Эркман-Шатриан: Таинственный эскиз

В первую минуту я остолбенел. Но, вспомнив, как этот человек оскорблял меня, заметив его алчный взор и наглую улыбку, я вскипел от негодования. В один прыжок очутившись около него, я вытолкал его за дверь и захлопнул ее перед самым его носом. Все это вес произошло так быстро, что, только очутившись на лестнице, старый ростовщик сообразил, в чем дело, и стал кричать во все горло: «Мои деньги! Разбой! Мои деньги!» Жильцы дома вышли из своих квартир и принялись спрашивать друг друга: «Что случилось?» Тогда, открыв дверь, я так сильно пнул алчного Рапа, что он пересчитал еще ступенек двадцать или тридцать.

— Вот что случилось! — вскрикнул я, не помня себя от гнева.

С лестницы донесся смех, которым соседи встречали поднимавшегося по ступеням Рапа, и я посчитал нелишним запереться на двойной замок. Я был горд собой и потирал руки от удовольствия. Это происшествие оживило меня. Но только я собрался сесть за работу, как до моего слуха долетел какой-то странный шум: стук ружейных прикладов о мостовую. Посмотрев в окно, я увидел трех жандармов, стоявших на страже у входной двери. «Уж не сломал ли себе этот негодяй Рап руку или ногу?» — с ужасом подумал я.

Как же все-таки непоследовательна человеческая натура! Еще вчера я думал о том, чтобы перерезать себе горло, а сегодня содрогался при одной мысли о том, что меня могут повесить, если Рап расшибся насмерть.

С лестницы доносились чьи-то незнакомые голоса. Я стал различать шум приближающихся шагов, лязг оружия, отрывистые фразы. Вдруг за ручку двери моей комнаты дернули. Но она не подалась, потому что была заперта на ключ. Шум за дверью усиливался. Послышались голоса:

— Именем закона, откройте!

Я с трудом смог подняться: ноги у меня подкашивались.

— Отоприте! — повторил тот же голос.

В голове у меня мелькнула мысль о том, что можно спастись бегством через крышу. Но едва я высунулся в маленькое окно, как тут же из-за головокружения отшатнулся назад. Как это случается при вспышке молнии, я сразу охватил взглядом все, что было подо мной. Бесконечные ряды окон с бликующими стеклами, цветочными горшками, клетками и решетками, балконы, фонари, вывеска «Красный бочонок», украшенная железными скобами, и, наконец, три штыка, которые, казалось, только и ждали, когда можно будет проколоть меня насквозь. На крыше противоположного дома сидел жирный рыжий кот и, прячась за трубой, выслеживал стайку воробьев, ссорившихся и щебетавших в кровельном желобе. Как ясно и точно может видеть глаз человека, когда он находится в сильном возбуждении!

— Отворите немедленно или мы выломаем дверь! — в третий раз приказали мне.

Убедившись в невозможности бегства, я, шатаясь, подошел к двери и повернул ключ. Дверь мгновенно отворилась, и чьи-то руки схватили меня за шиворот. Короткий коренастый человек с большими рыжими бакенбардами, от которого несло вином, воскликнул:

— Вы арестованы!

На нем был зеленоватого цвета сюртук, застегнутый доверху, и высокий цилиндр. То был глава полиции по имени Пасауф. Пять человек с лицами, больше похожими на морды бульдогов, окружили меня.

— В чем дело? — спросил я Пасауфа.

— Спускайтесь! — грубо приказал он, сделав знак одному из своих помощников.

Пока этот человек уводил меня, полумертвого от страха, остальные ворвались в комнату и, приступив к обыску, перевернули в ней все вверх дном.

Когда я спускался с лестницы, меня поддерживали под руки, как чахоточного больного. Волосы лезли мне в глаза. Я спотыкался на каждом шагу. Наконец, меня затолкали в карету и посадили со мной двух здоровенных жандармов, которые добродушно показали мне кастеты, прикрепленные ремнями к их кулакам. Затем карета тронулась, и за ней побежала толпа мальчишек, сбежавшихся с близлежащих улиц.

— Да что же я такого сделал? — спросил я одного из стражей.

Тот с какой-то странной улыбкой посмотрел на товарища и сказал:

— Ганс, он спрашивает, что он такого сделал!

От этой улыбки кровь застыла у меня в жилах. Вскоре мы очутились впотьмах, по топоту лошадиных копыт я догадался, что мы проезжаем под каким-то сводом. Через некоторое время карета остановилась, и я оказался на тюремном дворе. Из когтей Рапа я угодил прямо в центральную тюрьму, откуда мало кому удавалось выбраться! Большие темные дворы, однообразные ряды решетчатых окон, ни клочка травки, ни зеленого листика, не видно даже ни одного флюгера. Таково было мое новое жилище. От отчаяния мне хотелось рвать на себе волосы. Мои стражи и тюремщик отвели меня в арестантскую.