Артур Конан Дойль - Побелевший кавалерист

«Сюда, сэр! – сказал он негромко и молча направился к дому, а я последовал за ним в отведенную мне спальню. В прихожей он захватил расписание поездов. – В восемь тридцать отходит поезд на Лондон. Двуколку подадут в восемь».

Он весь побелел от гнева, и, правду сказать, я чувствовал себя так неловко, что сумел только пробормотать несколько бессвязных слов извинения, ссылаясь на тревогу за моего друга.

«Это не подлежит обсуждению, – сказал он резко. – Вы с чертовской наглостью вторглись в наши семейные дела. Вы были приняты здесь как гость, а оказались соглядатаем. Мне больше нечего сказать, сэр, кроме того, что я отныне не желаю вас видеть. Никогда».

Тут я вспылил, мистер Холмс, и заговорил с некоторой горячностью:

«Я видел вашего сына, сэр, и убежден, что по какой-то своей причине вы прячете его от людей. Я не знаю, чем вы руководствуетесь, изолируя его таким образом, но я убежден, что он больше не свободен в своих поступках. Предупреждаю вас, полковник Эмсуорт, что, пока я не удостоверюсь в безопасности и благополучии моего друга, я не прекращу усилий разобраться в этой тайне и, во всяком случае, не позволю запугать себя, что бы вы ни говорили и ни делали».

Вид у старика был прямо-таки дьявольский, и я даже подумал, что он вот-вот набросится на меня. Я упоминал, что он худой, свирепый старый великан, и, хотя слабым я себя не считаю, мне было бы нелегко устоять против него. Однако, посмотрев на меня еще яростней, он повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Ну, а я уехал утром на указанном поезде с твердым намерением сразу же отправиться к вам, чтобы попросить вашего совета и помощи, поскольку уже написал вам с просьбой принять меня.

Вот какую задачу поставил передо мной мой посетитель. Никакой трудности ее решение, как, возможно, уже установили проницательные читатели, не представляло, так как альтернатив ему практически не было. Однако, вопреки ее элементарности, она содержала кое-какие интересные и оригинальные моменты, оправдывающие то, что я теперь представляю ее вниманию публики.

– Слуги? – осведомился я. – Сколько их в доме?

– Насколько я понял, только старый дворецкий и его жена. Они, видимо, ведут очень простой образ жизни.

– Значит, в садовой сторожке прислуги нет?

– Никакой. Разве что маленький бородач – лакей. Однако, судя по всему, он занимает гораздо более высокое положение.

– Все это наводит на определенные мысли. Вы не заметили никаких признаков, что еду приносят туда из большого дома?

– Ваш вопрос напомнил мне, что я действительно видел, как старик Ральф шел с корзиной по садовой дорожке в направлении сторожки. В ту минуту мысль о еде как-то не пришла мне в голову.

– Вы наводили какие-нибудь справки в окрестностях?

– Да. Я поговорил с начальником станции и еще с хозяином гостиницы в деревне. Я просто спрашивал, не знают ли они чего-нибудь о моем старом друге Годфри Эмсуорте. Оба они заверили меня, что он отправился в кругосветное путешествие. Вернулся домой с войны и почти сразу же снова уехал. Этой истории, видимо, там все поверили.

– О своих подозрениях вы ничего не говорили?

– Ничего.

– Очень разумно. Вопросом этим действительно следует заняться. Я поеду с вами в Таксбери-Олд-Парк.

– Сегодня?

Я как раз закруглял дело, которое мой друг Ватсон описал под названием «Дело школы Аббатства» и в котором был так глубоко замешан герцог Грейминстерский. Кроме того, я занимался поручением турецкого султана, и оно требовало безотлагательных мер, поскольку проволочки могли привести к серьезнейшим политическим последствиям. Поэтому, как следует из моего дневника, отправиться в Бедфордшир в обществе мистера Джеймса М. Додда я сумел только в начале следующей недели. По дороге на Юстонский вокзал мы заехали за очень серьезным и молчаливым седеющим джентльменом, с которым я договорился предварительно.

– Мой старый друг, – сказал я Додду. – Его присутствие может оказаться совершенно излишним, или же оно может сыграть решающую роль. Пока нет нужды касаться этого подробнее.

Рассказы Ватсона, без сомнения, приучили читателей к тому, что я не трачу лишних слов и не открываю своих мыслей, пока дело расследуется. Додд, видимо, удивился, но больше ничего об этом сказано не было, и дальше наш путь мы продолжали втроем. В поезде я задал Додду еще один вопрос, желая, чтобы наш спутник услышал его ответ:

– Вы говорите, что увидели лицо своего друга за окном вашей спальни совершенно ясно – настолько, что не могли ошибиться?