Сергей Семипядный - Завтра были девяностые

Боже, как танцевали эти девчонки! Как я восхищалась ими! Или завидовала им? Больше, наверно, всё-таки восторгалась. Так владеть своим телом, красивым телом! Я завидовала красоте, изящности их движений, раскованности. Эта раскованность невозможна без раскрепощения составляющих души. Конечно, это – не балет…

Я говорю и говорю. Он смотрит на меня. Сначала с удивлением, потом – с интересом. Я, кажется, не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Во мне столько всего накопилось… Я, конечно, немного кокетничаю, но, хочется верить, не глупо. Я вспоминаю, как с трёх лет ходила на кончиках пальцев, как трепетала при словах «балет», «танец». Вообще, болтаю какие-то глупости…

Это продолжается неизвестно сколько времени. Я уже знаю, что нравлюсь ему… Кого-то он напоминает… Какого-то артиста или певца… Я замолкаю. Ему осталось лишь пожелать мне спокойной ночи и уйти… Он спускается на две ступеньки, разъединяющие нас. И гладит меня по голове. Мне кажется, я чувствую его насмешливый взгляд. У него всегда насмешливые глаза. Сейчас он скажет что-нибудь шутливое и уйдёт. Я дрожу, он, наверное, видит это. Если он поцелует меня, то у меня, вероятно, подогнутся ноги. Как когда-то – при первом в жизни поцелуе…

Он уже не может уйти. Его руки перебирают мои волосы, спускаются на голые плечи. Как хорошо, мелькает мысль, что я надела это платье! Слава тебе, мода десятых и последующих годов! Я закрываю глаза и поднимаю голову. Лицо его – рядом с моим, а руки всё быстрее скользят вдоль всего моего тела, задерживаясь на мгновение то на груди, то на талии и ниже… Я нахожу его губы…

Мы целуемся. Его руки, касаясь лишь внешних, физических форм организма, пленяют всё моё существо. И всюду желанными становятся эти руки, которых всего две и которых – мало…»

Арсов вспоминает Ирину Зелинку на фоне заключённых в вагоне пленников МПС. Да, конечно, она была похожа на возвращающуюся со свидания женщину. Именно – «похожа»… Эта несчастная женщина, сбивающая коленки перед кирпичиками рассыпавшегося в юности образа блестящего принца.

«Это был старый вокзал. Вообще здесь существуют только старые и новые вокзалы. В смысле времени возведения зданий этих вокзалов. Их тысячи, и старых, и новых, больших и маленьких, угнетающих липкой теснотой и относительно свободных, более или менее комфортабельных и – с покрытыми льдом жёлтого цвета низкотемпературными деревянными туалетами.

Каким бы совершенным ни был мозг, тем более человеческий, сохранить в памяти можно лишь внешние проявления вокзалов, сливающиеся в сознании в нечто общее, не столько портрет, сколь теневое отражение чего-то громоздкого. На человека, располагающего крайне ограниченными защитными возможностями, на органы его чувств обрушивается масса раздражающих факторов: мелькание обличий, буффонада голосов различных тембров, многообразие множества запахов – всё это просто выталкивает человека наружу. Среди ощущений человека, проведшего некоторое время на вокзале, преобладает ощущение нечистоты, подобное восприятию рукой сжимающей её потной ладони соплеменника.

И всё-таки эта парочка, сойдя с поезда, почувствовала себя то ли группой путешественников, то ли объединением туристов и принялась вертеть головами по сторонам. Это привело к тому, что самец ударился в узком дверном проходе об огромный чемодан, который несла крупная особь мужского пола, а самка оказалась в центральной луже монументального крыльца вокзала и раздражённо-кокетливо заповизгивала.

Их встретили двое. Однако к ним не подошли, а последовали за ними на расстоянии десяти – пятнадцати метров. Один, короткоторсный, длиннорукий и длинноногий, однако с увеличенной прочной мускульной структурой объёмной грудной клетки, быстро, но мягко ставя длинные узкие ступни и поглаживая усы прикрывающим половину лица движением клинообразной ладони, говорил:

– Понял, за кем мы идём? Он со своей бабой, но это даже лучше… Ну, меньше будет черепушкой по сторонам вертеть. И – осторожно. Покажешь уши, пеняй на себя. А он – кадр прожжённый, зевнёшь – купит сходу. Понял?

– Думаете, ожидает этого? – слегка уменьшаясь в росте, спросил бритолицый сорокашестиразмерный блондин с мизерным коэффициентом цефализации.

– Думаю, нет. Пока – по крайней мере. Но не исключено, что уже сегодня придётся его обезопасить. Всё. Вперёд! Я ухожу.

И ушёл. В сторону перрона. А блондин быстрыми шагами мелкогнущихся ног последовал за Арсовыми.