Сергей Семипядный - Завтра были девяностые

– Кстати, а почему на дежурство идешь к десяти? – спросил Арсов. Он давно наблюдает беспокойство Бегунка, однако не спешит брать на себя инициативу.

– А у нас в десять смена дежурств. Как Свирепый пришёл, так и осчастливил. Поспать любит старый бормотун. – Бегунок украдкой взглядывает на часы.

– Ну что ты мнёшься, винтик задрипанный? Беги на службу! – Арсов освобождает проход. – Опоздаешь – станешь бякой. У вас же, у чинуш, как говорится, дисциплина – залог уважения и почёта.

– Да я ж не понял, со мной вы или нет. Хотя… Ну, до автобуса – в любом случае…

Разговаривая, Бегунок улыбается очень часто. Оскаливается на какие-то мгновения, тотчас энергично стряхивает улыбку с лица и вновь оскаливается. Этот жизнерадостный экземплярчик без видимых симптомов каких-либо заболеваний, однако со следами перегонки табачного дёгтя на зубах, мог бы послужить материалом для исследования на тему: «Что знает о будущем человек, который не думает о смерти?»

– Эх, не могу я ускорить утренние процессы! – оживает, возобновив движение в нужном направлении, Бегунок. – А пробуждение! Сползаю с постели, как стокилограммовая женщина с трамвая! – болтает он, франт и позёр. – А ведь было время… Армию возьмём. Взлетал над кроватью и приземлялся прямо в сапоги. Это, естественно, когда в учебке… Но и в войсках под тёплым одеялом не задерживался ни секунды. Знаете, почему? Я с истинным удовольствием наблюдал жалкую борьбу некоторых за каждую секунду пребывания в уютной постели. Слово «подъём» повергало их в панический ужас. Они таращили опухшие глазёнки из-под одеяла, лезли под подушки, потом высовывались и обиженно озирались.

– Злорадствовал?

– Не побоюсь громкого слова, презирал. Как сам себя сейчас презираю.

– А как быть с любовью? Ты ведь ещё и любишь себя. Не отпирайся.

– Люблю. Да. Но не так, не в такой степени, как ты – себя. Сам же рассказывал, как ежедневно прослушиваешь весь свой организм – не скрипнет ли какой суставчик, не булькнет ли во чреве… Автобус! – прерывает он себя. – Пробежимся?

– Ну не-е-ет, я не побегу, – заявил Арсов. – За автобусами и трамваями не бегаю. Принцип.

– Ещё и принципы лелеешь! А говоришь… Ладно, я побежал. Ты когда в отдел-то?

– Позже. Беги!

Бегунок убежал, а Нинель с раздражением проговорила:

– Хотела бы знать, с каких пор обзавёлся ещё и этим дурацким принципом? В последнее время обложился ими, как мумия египетская… побрякушками какими-нибудь.

– Тебя действительно интересует генезис этого принципа?

– Расскажи, – роняет Нинель, погружаясь, между тем, в свои раздумья.

– Лужа у нашей трамвайной остановки. Помнишь, конечно. Лужа-то приличная. Весной – с бережками оледеневшими. Мимо неё – к автобусу… – Арсов рассказывает полуавтоматически, думая о постороннем. – Все стороной огибают. Я и думаю: перепрыгнуть-то не в состоянии. И скакнул. Перепрыгнул, естественно. Только вот ноги скользнули вперёд и вверх. А на остановке – уйма народу. Кого обрызгал – ругаются, остальные смеются. Встал, расставил руки, ну и ноги, конечно, и засеменил домой переодеваться. Расстроился тогда, помнится, отнюдь не из-за опоздания.

Арсовы решают, где и когда они встретятся, нужна ли гостиница – нужна, заключают единодушно, – и кто снимет номер и в какой гостинице. А на площадке остановки – две запыхавшиеся женщины и возбуждённый гонкой, бегающий по кругу мужчина. Не дожидаясь нормализации дыхания, перебивая друг друга, женщины гневно осуждают водителя автобуса. В эту минуту им и в голову не приходит, что, продолжай автобус стоять, вереница бегущих к нему вряд ли прервалась бы в течение всего дня.

И вновь объявляется суетливо семенящий тонкими ножонками редковолосый блондин. Его непокидаемость сферы видимости давно уже занимает Арсова. Более вероятно, что блондина или тех, что стоят за ним, интересует особенно именно его, а не Нинель времяпрепровождение, однако следует предоставить соглядатаю возможность свободно сделать выбор, за кем идти дальше.

Арсов простился с Нинель и, положив кейс на чугунную ограду, сделал вид роющегося в его внутренностях делового человека. Между тем, он несколькими точными движениями сфокусировал закреплённое на кармане внутренней стороны крышки зеркальце на приткнувшемся к афишной тумбе потенциальном слушателе лекции об «НЛО».

Без сомнения, это был непрофессионал, однако определённый опыт у него имелся. Напряжённый, как пасущаяся косуля, он был всё же далёк от сломяголового шараханья с глаз неожиданно для него сменившего направление движения на противоположное одного из объектов наблюдения, то есть Нинель. И столбняка, подобного столбняку полномерного паука перед малоразмерной осой, не случилось. Он отвернул головёнку, склонённую к выброшенной из потрёпанного рукава опоясанной ремешком с часами конечности, а пропустив Нинель, тотчас обернулся и через разрез юбки забрался взглядом в колготочную благодать. Однако следом за Нинель он не пошёл, мысленно крякнул и повернулся в сторону Арсова, который тут же решительно захлопнул кейс и запомахивал им в такт неторопливым и небрежным шагам ничем не примечательных ног.