Мари Бенедикт - Тайна Агаты Кристи

– Я весьма признателен за этот жест, дорогая Мадж, но в нем нет необходимости.

– Умоляю тебя, Арчи, – не сдается Мадж. – Мы в восторге от твоих планов. Другой возможности их отметить может не представиться.

– Мы настаиваем, – вторит ей Сэм.

Упорствовать с протестами будет неучтиво, что Нэнси превосходно понимает. Чувство приличия – их с ней общая черта, и он очень дорожит этим ее качеством. Оно избавляет от нужды в твердой руке – в том, что он считает своим долгом применять всегда и везде. Особенно у себя дома.

– Благодарю! Ваша поддержка имеет для нас огромное значение, – отвечает он.

Нэнси согласно кивает.

Горничная начинает разливать по хрустальным бокалам пузырящееся, медового цвета шампанское. Последний бокал наполнен, и в тот же миг раздается стук в дверь.

– Извините за вторжение, сэр, – слышится женский голос с сильным деревенским выговором, – но полковника просят к телефону.

Они с Нэнси обмениваются недоуменными взглядами. Он не ждал, что ему позвонят, а тем более так скоро – ведь он сделал все, чтобы сохранить в тайне свои планы на этот уик-энд. По понятным причинам Нэнси возвращает бокал на стол и легко прикасается к его локтю через льняную крахмальную салфетку. Этим жестом она показывает ему, что звонок касается их обоих.

– Прошу прощения, – произносит он, кивнув хозяевам, которые тоже ставят свои бокалы. Он встает и застегивает пиджак, глядя на Нэнси с уверенностью, которой отнюдь не испытывает. Большими шагами он выходит из столовой, осторожно притворив за собой дверь.

– Сюда, сэр. – Служанка ведет его в каморку, спрятавшуюся под богато декорированной главной лестницей Хертмор-коттеджа (нелепое название для столь роскошного дома). Там он видит на стенке телефон, а на столе – ожидающий его наушник.

Он садится на стул, прижимает наушник к уху, а микрофон – ко рту.

– Алло, – произносит он, дождавшись, когда дверь за служанкой закроется. Ему ненавистна нерешительность, которую он слышит в своем голосе. Ведь сильный характер – это как раз то, что Нэнси ценит в нем превыше всего.

– Прошу извинить меня, сэр. Это Шарлотта Фишер.

Какого дьявола возомнила Шарлотта, что посмела звонить ему сюда? Да, он доверил ей информацию о Хертмор-коттедже, но снабдил свои слова строжайшими наказами. В последние месяцы он из кожи вон лез в борьбе за расположение семейной гувернантки-секретаря, считая, что оно обеспечит плавный, как он надеется, переходный период, но сейчас он не намерен с ней миндальничать и даже не пытается скрыть свой гнев. И к чертям последствия!

– Шарлотта! Я полагал, что дал тебе исчерпывающие инструкции: не звонить сюда ни в коем случае. Только при чрезвычайнейших обстоятельствах.

– Понимаете, полковник… – Она запнулась. – Я сейчас в Стайлзе, рядом со мной стоит констебль Робертс.

Шарлотта умолкла. Она что же, в самом деле думает, что такого объяснения достаточно? Мол, в его доме полицейский – и это всё? Что она хочет от него услышать? Она ждет, когда он заговорит, и в этой тишине его охватывает ужас. Он не может подобрать слова. Что ей известно? А главное – что известно констеблю? Любое слово может захлопнуть капкан.

– Сэр, – произносит она, не дождавшись ответа. – Думаю, обстоятельства вполне можно считать чрезвычайными. Ваша жена исчезла.

12 октября 1912 г.

Агбрук-хаус, Девон, Англия

Когда стало окончательно ясно, что звучит музыка Берлина, среди публики прокатился вздох удивления. Гости постарше стояли неуверенные, насколько пристойным будет танец под такую модную мелодию, а мой визави без всяких раздумий повлек меня к танцевальной части зала. Там он сразу же выбрал откровенный уанстеп, и остальная молодежь вскоре последовала нашему примеру.

Причудливые фигуры танца держат партнеров на некотором расстоянии друг от друга, но наши тела оказались в опасной близости. Я уже почти жалела, что на мне не старомодное платье с броней корсета. Пытаясь создать хоть какой-то барьер – пусть даже вымышленный – между собой и этим напористым незнакомцем, я уставилась куда-то за его плечо. А он не отрывал взгляда от моего лица.

Обычно в танце мы с партнером непринужденно о чем-нибудь болтаем, но это был не тот случай. О чем говорить с таким кавалером? В итоге молчание нарушил он.

– Вы даже прелестнее, чем вас описывал Артур Гриффитс.

Трудно сказать, какая часть реплики изумила меня больше – то, что у нас с этим странным человеком есть общие знакомые, или что он имел дерзость назвать меня «прелестной», хотя мы даже не были формально представлены. В моем кругу существовали строгие неписаные нормы поведения, и пусть они в последние годы смягчились, но все равно позволять себе с места в карьер комментарии по поводу моей внешности было нарушением даже самых либеральных правил. Будь я честна сама с собой, то призналась бы себе, что его открытость показалась глотком свежего воздуха, но девушкам вроде меня не полагалось любить прямоту. Он оставил мне только два варианта: или, топнув ногой в ответ, оставить наглеца, или полностью игнорировать его слова. Учитывая, что этот человек, несмотря на всю его бестактность, меня заинтриговал, я выбрала второе и благосклонно спросила: