Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

— Ну а теперь про черную повязку на глазу у Сократа, Холмс.

— Признаться я долго ломал над этим голову. Помните, Билл Читатель в своей исповеди упомянул, как Бен Глаз, прежде чем ступить в «Страшную комнату», сорвал с себя черную повязку. Вот там, убирая наутро коридор, и подобрал ее Фил. Он, судя по всему, был свидетелем ночного происшествия, во всяком случае о чем-то догадывался. Все указывает на него, тихого, незаметного, наблюдательного и очень преданного слугу, который по совести не мог утаить от Шерлока Холмса важную улику, но и не желал навредить своим. Боялся, что улику не заметят, если просто повесить ее на ручку двери или бросить на стол, боялся и почте доверить. Поехав сопровождать нас до станции, он купил билеты нам и себе, незаметно сел на тот же поезд и приехал с нами в Лондон. Быть незаметным — его амплуа. Фил, конечно, слышал, как я просил вас напомнить мне про справочник по химии, и убедившись, что мы зашли в магазин Лагртона, преспокойно отправился по адресу, который, благодаря вам, дорогой мой Ватсон, в Лондоне знает каждый. Улучив минутку, пока миссис Хадсон отвлеклась готовкой, он сделал то, что сделал. Повесил черную повязку гипсовому Сократу на глаз, убедив себя, что это самый верный способ преподнести нам улику. Человек он высокий, потому сделал это без особых усилий. Думаю, старина Фил до последнего момента и не ожидал от себя такой прыти, но в каждом взрослом человеке живет изобретательный и дерзкий мальчишка, который в последний момент и придумал эту экстравагантную выходку.

— Похоже, так оно все и было.

— Но это только мое предположение.

— Однако очень убедительное. А теперь, Холмс, вопрос совсем другого порядка. Тогда у пропасти вы сказали, что раскроете одно из самых жестоких убийств нашего времени. Помню, мне показалось несколько преувеличенным такое заявление, тем более после того, как вы истощили английский язык, подбирая адекватные эпитеты к злодеяниям кровавого Джека. Так это было преувеличение?

— Не знаю, Ватсон. Судить со стороны о сравнительной жестокости того или иного убийства вообще бессмысленно, потому что для всякого несчастного это понятие не сравнительное, а абсолютное. Для стороннего же наблюдателя просто отвлеченное.

Но, думаю, редко кому достанется испытать перед смертью хоть малую часть того, что выпало на долю Бен Глаза. Попробуйте представить себе: человек падает в пропасть, но не разбивается мгновенно о камни, а застревает в расщелине. Медленная агония продолжается до утра. Содранная кожа, переломанные кости. Тело изнемогает от мучительных конвульсий, ум — от ужаса и отчаяния, сознавая вдобавок, что причина этого чудовищного кошмара только в его собственной чудовищной глупости. Каково это человеку, который считал себя гениальным и удачливым победителем жизни. Каково пожинать ядовитые плоды сбывшегося над ним проклятия, его собственного проклятия, которым за минуту до роковой гибели он с таким сатанинским цинизмом сам себя проклял. Любого раненого на земле до последней минуты не покидает надежда: а вдруг спасут, а вдруг помогут! Но у провалившегося в эту поистине адскую расщелину такой надежды быть не могло. Напротив, с каждым мгновением нарастало ожидание еще большего ужаса, когда его, полуживого, начнет терзать стая жадного воронья, уже прыгающая по скалам и предвкушающая свой кошмарный пир.

— Да, Холмс, картина, вами написанная, приводит в содрогание… Но все же, как вы могли заранее это знать, ведь тогда у вас не было даже и перстня? Полагаю, это была всего лишь догадка?

— Вы забываете, Ватсон, кое-что у меня уже было… великолепный замок над пропастью, загадочный злодей из сна, не менее загадочный персонаж в зеленых очках и старинном камзоле, был чей-то душераздирающий вопль в ночи. То есть все составляющие мрачного действа шекспировского размаха: декорации, может быть, лучшие во всей Англии, многообещающие актеры, запутанный сюжет и, главное, накал трагедии, предчувствие той роковой катастрофы с которым и пришел к нам учитель. Разве не вправе был я ждать чего-то под стать всему этому и от самой развязки?

— Я полагаю, это шутка, Холмс? Мрачная, но шутка?

Моя реплика явно раздосадовала Холмса, потому что, вздернув подбородок, он произнес без тени улыбки:

— Та самая шутка, Ватсон, в которой большая доля правды.

Что ж, похоже, что и в наш такой приземленный век мой удивительный друг умудрялся оставаться романтиком.