Ольга Шарапова - Фрактал Мороса [litres самиздат]

* * *

Национальное ожесточение нарастало. Напряженное общение, драки, конфликты. Мать и отец почти не разговаривали. Отец не вызывал ее на скандал: Ликас понял, что назло матери он вступил в дискуссионно-политический клуб на своем производстве. Он стал пропадать на каких-то квартирах и полюбил слово «гласность».

Ликас слабо понимал, что происходит, если не сказать, совсем не понимал. Он чувствовал только ненависть к себе, презрение к родителям. В его русской школе висело ощущение обреченности, словно он ходил в школу для неандертальцев, чужую, смешную.

На уроке химии, который вел старик-литовец, класс получил задание найти элементы таблицы Менделеева в стихах Юстинуса Марцинкявичуса 21 21 Юстинус Марцинкявичус (1930-2011) – литовский поэт, переводчик, один из руководителей антисоветсткой партии «Саюдис». .

«Что за бред», – думал Ликас. Полкласса сообразило, что речь идет о золоте и серебре, классические метафоры осени и зимы. Ликас получил неуд, он пытался понять, в чем связь химии и поэта Марцинкявичуса…

В конце сентября кое-кто из знакомых ребят раздавал листовки литовского движения за перестройку.

«Элита» рабочего района – директора предприятий и школ – создавали «культурные объединения», борющиеся за сохранение национальных ценностей.

Ликас был свидетелем драки, когда группа литовцев напала на десятерых поляков. В порыве шовинизма они яростно дубасили потенциальных носителей американских ценностей.

Ликас не знал историю, генетическая память пока не прибивала его ни к одному берегу. Он жалел поляков, не зная о том, как они в 1919 году отхватили Вильно 22 22 Вильно – старое название Вильнюса. . Он сочувствовал просто из солидарности, потому что сам дрался с полнокровными наследниками жимайтов 23 23 Жимайты – исконные племена литовских земель. .

Он был еще совсем мальчик и судил по-детски.

– Ты знаешь, что Вильнюс вернули Литве советские военные в 1939 году? – спросил как-то у Ликаса Юргис.

Все чаще в детских разговорах появлялись политические темы.

– Ну и что?

– А теперь литовцы ненавидят нас и Союз. Это же неблагодарность!

– Я за свободу. А в Союзе ее нет.

– Какой тебе свободы нет?

– Никакой, – Ликас сам не знал, какой.

Для него был один закон – закон улицы. Свобода и формальность ее ограничений были просто словами. Он вообще не формулировал для себя понятие «закон». «Есть закон: ночью спать – днем бодрствовать. Есть закон: утром завтракать – днем обедать». Только сейчас, в тринадцать лет, он начинал задумываться и пересматривать свои понятия на этот счет. Так же понятие «свобода» для него было только «свободой» от родителей, от обязанностей. Обязанностей у него и так не было никаких, так же как и привязанностей и моральных обязательств, хотя он и не был лишен эмпатии.

В пятом классе он теснее сошелся с Симонасом и Йонасом. Это тоже были ребята, которые мечтали уехать из Литвы в Москву. Симонас был поляк, попавший в Каунас случайно из-за смерти родителей. Взявшие его родственники назвали себя потомками Гогенцоллернов 24 24 Гогенцоллерны – угасшая династия королей Пруссии. , и он быстро перенял их манеру. Называл себя герцогом в изгнании и мечтал продвинуться по партийной линии.

Йонас был более адекватный мальчик. Его отец и мать развелись, и он надеялся вернуться в столицу. Он прожил в Москве большую часть жизни и не знал ни слова политовски. По документам он был просто Ваня Чернов 25 25 Йонас – литовский вариант русского имени Иван. .

Русская школа оставалась оплотом социализма, она словно бы стояла на обочине пылящей дороги. Конечно, отдельные учителя вроде химика смущали покой, но в целом ученики видели общий настрой республики сквозь закопченное стекло.

* * *

Был ноябрь. Влажный, холодный. С короткими темными днями и мутными ночами. Йонас с Ликасом сидели на батарее в подъезде йонасовского дома, голодные и замерзшие.

– Сейчас бы мяса кусок да музыку.

– У гинтарасовской кодлы есть магнитофон.

– А у нас хрена лысого…

– Мне мать никогда не купит, – вздохнул Йонас.

– А отец может прислать из Москвы?

– Он сюда ничего не пришлет. Требует, чтобы я приехал. Сказал: «Придешь – будет все, а матери ни копейки не дам».

– А алименты?

– Не знаю, не слышал.

– Он как вообще, нормальный?

– Да, он клевый. Он за демократию, равные права, за Европу. Говорит, что КПСС прогнило и там старые пердуны.