Филлис Джеймс - Неподходящее занятие для женщины [= Неженское дело] [litres]

– У нас уже заходил об этом разговор. Я ехала на встречу с сэром Рональдом.

– В такой час? И в такой спешке?

– Мне хотелось срочно увидеться с ним, чтобы сообщить свое решение – не продолжать больше расследование. Мне не хотелось ждать.

– А потом все-таки ждали, разве нет? Вы уснули в машине, съехав на обочину. Поэтому и минул час между моментом, когда вас видели на месте аварии, и появлением в Гарфорд-Хаусе.

– Мне пришлось остановиться. Я была слишком утомлена и знала – ехать дальше было бы опасно.

– Как и то, что теперь можно спокойно выспаться. Ведь тот, кого вы опасались больше всего, уже мертв.

Корделия ничего не ответила. В кабинете воцарилось молчание, однако ей казалось, что в воздухе висит не осуждение, а сочувствие. Как некстати эта усталость! И как жаль, что ей не с кем обмолвиться словечком об убийстве Рональда Келлендера! Берни оказался бы сейчас совершенно бесполезен. Для него моральная дилемма, составлявшая сердцевину преступления, не представляла бы ни малейшего интереса, он не усмотрел бы в ней никакого смысла, кроме путаницы очевидных фактов. Ей было нетрудно представить его грубые и бесхитростные замечания насчет отношений Элизы Лиминг с Ланном. Инспектор мог бы ее понять. Она вообразила такой разговор. Ей вспомнились слова Рональда Келлендера о том, что любовь так же разрушительна, как и ненависть. Согласился бы Дэлглиш со столь унылой философией? Вот бы спросить! Она догадывалась, что в этом-то и состоит подлинная опасность – не в соблазне исповедаться, а в жажде довериться. Понимает ли он, каково ей? Может быть, это часть его тактики?

В дверь постучали. Констебль в мундире вручил Дэлглишу записку. Пока он читал, в комнате не прозвучало ни единого звука. Корделия заставила себя заглянуть ему в лицо. Кроме серьезности, на нем не было никакого выражения. Прочитав записку, он еще долго смотрел на нее, не торопясь нарушить молчание. Корделия решила, что у него в голове вызревает какое-то решение. Спустя минуту он сказал:

– Это касается известного вам человека, мисс Грей. Элизабет Лиминг больше нет. Она погибла два дня назад, сорвавшись на машине с обрыва в море к югу от Амальфи. В этой записке говорится об опознании трупа.

Корделию охватило такое небывалое облегчение, что ей едва не сделалось дурно. Она сжала кулаки и почувствовала, что по ее лбу стекает пот. В следующую секунду ее стал колотить озноб. Ей и в голову не приходило, что он может обманывать ее. Она знала – он умен и безжалостен, но считала не требующим доказательств, что он не станет ей лгать. Она прошептала:

– Мне можно домой?

– Да. Наверное, вам нет особого смысла оставаться?

– Она не убивала Рональда Келлендера. Он забрал у меня пистолет. Он забрал пистолет…

Что-то произошло у нее с горлом. Она не могла вымолвить больше ни слова.

– Вы твердите мне об этом с самого начала. Не думаю, что вам следует это повторять.

– Когда мне вернуться?

– Скорее всего вам не придется возвращаться, если вы не решите что-либо мне рассказать. Как говорится, вас попросили помочь полиции. Вы помогли ей. Спасибо.

Она одержала победу и теперь свободна. Она в безопасности и зависела теперь, после смерти мисс Лиминг, только от себя самой. Ей не придется снова брести в это страшное место. Облегчение, столь неожиданное и невероятное, было трудно вынести, и она разразилась бурными, неудержимыми слезами. До ее слуха доносились негромкие слова утешения, произносимые сержантом Маннеринг, а в кулаке оказался протянутый инспектором белый носовой платок. Уткнувшись лицом в свежевыстиранную ткань, сохранившую запах прачечной, она выложила все, что не давало ей покоя. Как ни странно, ее несчастье оказалось связанным с Берни. Подняв залитое слезами лицо и не заботясь больше о производимом впечатлении, она выдала последний довод, самый убийственный и бессмысленный:

– …а когда вы его выставили за дверь, то ни разу даже не поинтересовались, как его дела. Вы даже не явились к нему на похороны!..

Он принес стул и уселся с нею рядом. Она приняла из его рук стакан воды. Стекло оказалось очень холодным, и это подействовало на нее успокаивающе; жадно глотая воду, она с удивлением отметила, что ее, оказывается, мучила нестерпимая жажда. Осушив весь стакан, она откинулась на спинку стула, тихонько икая. Сообразив, насколько это неприлично, она чуть была не закатилась истерическим хохотом, но вовремя взяла себя в руки. Подождав пару минут, он мягко сказал: