Филлис Джеймс - Неподходящее занятие для женщины [= Неженское дело] [litres]

Берни никогда не живописал его внешность, он лишь вкладывал в его уста собственную гнетущую, начисто лишенную героики, неотесанную философию. Услышав его имя по телефону, Корделия сразу заскучала и не стала задавать вопросов. Однако главный инспектор, которого нарисовало ее воображение, совершенно не походил на сурового рослого мужчину, поднявшегося из-за стола, чтобы пожать ей руку. Отличие оказалось столь разительным, что ей стало не по себе. Как это ни было глупо, она даже рассердилась на Берни за свою беспомощность. Конечно, он был стар – определенно за сорок! – но не так, как ей думалось. Он был темноволос, очень высок ростом и стремителен в движениях, тогда как она готовилась к встрече с полным, степенным блондином. Он отнесся к ней серьезно и сразу заговорил как со взрослой, без малейшей снисходительности. У него была подвижная, но строгая физиономия, ей нравились его руки, его голос, его выпирающие скулы. Его голос звучал ласково, но она видела в этом одну хитрость, ибо знала, что он опасен и не ведает жалости, потому что ни на минуту не забывала, как он обошелся с Берни. Но во время допроса бывали минуты, когда она невольно сравнивала его с его тезкой-поэтом.

Они ни разу не оставались наедине. Всякий раз в кабинете присутствовала дама, отрекомендованная как сержант Маннеринг, сидевшая у края стола с тетрадкой. Корделия чувствовала, что хорошо знакома с сержантом Маннеринг, как две капли воды похожей на их монастырскую старосту Терезу Кэмпьон-Худ. Вдруг они сестры-близняшки? Ни единого прыщика на сияющей, словно вылизанной коже, завитки светлых волос, не достигающие форменного воротничка на строго регламентированное количество сантиметров, спокойный, властный, умеренно дружелюбный, никогда не срывающийся голос… И от той, и от другой веяло уверенностью как в несокрушимой логичности и справедливости вселенского устройства, так и в правильности занимаемого в нем места. Впервые войдя в кабинет, сержант Маннеринг одарила Корделию мимолетной улыбкой. Ее взгляд был открытым, вовсе не осуждающим, но и не слишком ободряющим, ибо широкая улыбка могла бы отрицательно сказаться на ходе дела. Под этим взглядом Корделии могла изменить осторожность: в нем сквозила несокрушимая уверенность в себе, в присутствии которой не хотелось выглядеть дурочкой.

Перед первым визитом у нее было время поразмыслить о тактике. Мало проку и большой вред, начни она утаивать факты, которые умный человек способен вскрыть самостоятельно. Если ей будет задан соответствующий вопрос, она не станет скрывать, что беседовала о Марке Келлендере с Тиллингами и его наставником; что выследила и расспросила миссис Годдард; что побывала у доктора Гледвина. Она решила не упоминать о покушении на себя и о посещении Сомерсет-Хауса. Она знала, какие факты придется утаить: убийство Рональда Келлендера, ключ к разгадке, найденный в молитвеннике, и то, как на самом деле погиб Марк. Она настрого приказала себе ни в коем случае не втягиваться в обсуждение дела, не рассказывать о себе, своей жизни, теперешней работе, намерениях. Она припомнила наставления Берни: «В этой стране людей, не желающих говорить, вы, к сожалению, никак не заставите сознаться. К счастью для полицейских, большинство просто не умеют держать язык за зубами. Хуже всего приходится умникам. Им необходимо продемонстрировать свой ум, и стоит втянуть их в обсуждение дела, даже самое общее, – и они в ваших руках». Вспомнила она и совет, который сама давала Элизабет Лиминг: «Ничего не расписывайте, не изобретайте, не бойтесь сказать, что чего-то не помните».

Дэлглиш тем временем спросил:

– Вы не позаботились обратиться к адвокату, мисс Грей?

– У меня нет адвоката.

– Общество юристов может снабдить вас фамилиями самых надежных и полезных специалистов. На вашем месте я бы серьезно об этом поразмыслил.

– Но ведь мне придется им платить, верно? Зачем оплачивать услуги адвоката, раз я говорю правду?

– Именно когда люди начинают говорить правду, у них и возникает потребность в адвокате.

– Но я всегда говорила правду! Зачем мне лгать?

Риторический вопрос стал ошибкой. Ответ оказался совершенно серьезным, словно ей и впрямь было необходимо его объяснение.

– Скажем, для самозащиты – во что я не очень-то верю – или чтобы защитить еще кого-то. Мотивы могут быть разными – любовь, страх, чувство справедливости. Не думаю, чтобы вы общались с кем-нибудь по этому делу долго и прониклись глубоким чувством, так что любовь оставим в стороне; я также думаю, вас нелегко запугать. Так что поговорим о справедливости. Очень опасный принцип, мисс Грей.