Буало-Нарсежак - Операция Примула. Полное собрание сочинений. Том 7 [Операция Примула, Брат Иуда, В тисках, Проказа]

— Он умер, вы не знаете?

— Ничего я не знаю. Да и знать не хочу. После него столько пришлось убирать. Неужели вы думаете, что нам больше делать нечего!

Я сунул ей в руки деньги и зашагал в ближайший бар, где одну за другой проглотил две рюмки коньяку. Я был в отчаянии, и меня как проклятого мучила жажда.

Ощущение у меня было такое, будто я вывалялся в грязи, будто я подцепил какую-то дурную болезнь, покрылся струпьями и чесоткой, словно Плео заразил меня своей неустроенностью в жизни, толкнувшей его на самоуничтожение. Плео прилип ко мне, у меня от него пошел зуд. Я подхватил этот вирус в ту новогоднюю ночь сорок четвертого года, когда протянул ему руку помощи. И теперь я был поражен проказой, так же как и он. Подобно ему, я был осужден. Он первым оказался отринут живыми, теперь пришла моя очередь. Мне тоже не оставалось ничего другого, как перерезать себе вены.

И все-таки нет. Пока еще я не дошел до такой крайности. Что, в сущности, произошло? Что вообще происходит в тех случаях, когда кто-то пытается покончить с собой? Проводят наспех расследование. И если речь идет о горемыке, живущем, вроде Плео, в скверном доме и не имеющем определенных средств к существованию, никто ни на чем не настаивает. Полиции нет никакого резона проявлять особый интерес к этому никому не ведомому господину по имени Моруччи. Личные печали, и точка. Дело наверняка закрыто, если только у него не обнаружили трехсот тысяч франков. Это было единственное темное пятно, которое требовало незамедлительного прояснения.

Ближайшими больницами оказались Сен-Луи и Ларибуазьер. Сначала я кинулся в Сен-Луи. Разумеется, я не мог себя назвать. Поэтому мне отвечали кое-как: люди были завалены работой и не имели времени на разговоры со мной. Антуан Моруччи? Нет. Никакого Моруччи не поступало. Я помчался в Ларибуазьер — там мне больше повезло. Впрочем, слово это неуместно, ты только представь себе, как я, совершенно потерянный, метался по коридорам, где сновали врачи, санитары, посетители; что я мог сказать, если бы встретился вдруг с кем-нибудь из своих знакомых? А переступив порог общей палаты, я чуть было не повернул назад. Мне казалось, что все взоры обращены ко мне, со всех сторон за мной следили чьи-то глаза — любопытствующие, смиренные, завистливые, недобрые, они беззастенчиво разглядывали меня, как бы пробуя на ощупь ткань моего костюма и едва ли не касаясь моего крепкого, здорового тела. Я сунул левую руку в карман — ту самую руку в перчатке, которая выдавала меня с головой, как будто на ней было написано мое имя, — и стал переходить от одной кровати к другой, отыскивая Плео.

Наконец я обнаружил его в самом конце палаты. Шею его закрывала плотная повязка. Кисти рук были забинтованы. Он лежал на спине, и кожа его была серого цвета — цвета смерти. Он так был похож на прежнего Плео, что мне почудилось, будто я перенесся в те времена, когда после второго покушения он поверял мне в клинике Клермон-Феррана свои планы, связанные со скорым отъездом. Я сел рядом с ним. Он открыл глаза и, казалось, ничуть не удивился.

— А-а! Это вы, — прошептал он. — Извините. Я промахнулся.

Голос его был неузнаваем — хриплый, прерывистый, словом, ужасный.

— Подвиньтесь поближе, — молвил он.

Я наклонился к нему. Лицо его исказилось от боли, когда он поворачивался на бок.

— Старик рядом… Он все подслушивает… Спасибо, что пришли… Я этого не заслужил…

— Вам нельзя утомляться!

— Подождите!.. Мне надо рассказать вам… Деньги…

Мне хотелось откашляться вместо него, прочистить горло.

— Деньги… У меня их нет.

— Вы потеряли их?

Он протянул руку, забинтованную всю целиком, только пальцы оставались свободными — побелевшие, исхудавшие, с чересчур длинными ногтями, вцепившимися мне в запястье.

— Я проиграл их… проиграл… Простите.

Он умолк, переводя дыхание, словно после длительного забега.

— Перед отъездом, — продолжал он, — мне хотелось попытать счастья… потому что… триста тысяч франков… это совсем немного.

На лбу его выступил пот. Я вытер его своим платком.

— Нет, — сказал он. — Неправда… Я просто люблю играть… Я пристрастился к этому в Рио.

— Поэтому вы возвращались домой так поздно?.. Я узнал об этом от вашей привратницы.

— Да… Я ходил в маленький клуб, где принимали всякого… Мне следовало остерегаться. Но знаете, покер… стоит только начать… Налейте мне, пожалуйста, немного воды.

Я пожалел, что пришел с пустыми руками. Я ненавидел этого человека, а между тем мои чувства к нему смахивали на жалость, словно нас соединяло какое-то тайное родство. Я налил ему воды. Он пошевелил рукой, давая понять, что хочет еще что-то сказать.