Поль д'Ивуа - Неуловимый корсар

— Каждый день вы являлись к ней, осыпали ее утешениями, чуть ли не силой принуждали ее развлекаться и всюду показывались с нею вместе. Благодаря вашим стараниям молва уже называла господина Оллсмайна ее будущим мужем. Страх перед одиночеством, намеки знакомых, желание сохранить вашу дружбу — все это заставило ее отдать вам руку.

— Я действовал под влиянием глубокой привязанности, — попытался возразить Оллсмайн.

— Неправда! В вас говорило одно только честолюбие! Брак этот был тем, чего вы добивались все это время. Он давал вам возможность, пользуясь связями покойного лорда, достичь того положения, которое вы теперь занимаете, положения, дающего вам возможность руководствоваться одной лишь своей волей и не знать другого закона, кроме своей тирании.

Оллсмайн попытался что-то сказать. Человек в зеленой мантии остановил его повелительным жестом. Голос его загремел под сводами зала:

— Я, корсар Триплекс, обвиняю вас, Оллсмайн, в следующем. Во-первых, вы спрятали миниатюру в вещах Джо Притчелла, потому что мальчик стеснял вас своим проницательным умом. Во-вторых, вы убили вашего покровителя лорда Грина. Он тоже уже начал мешать вашим планам. В-третьих, вы устроили похищение Маудлин Грин с помощью преступника, которому предложили выбор между наказанием и милостью. Человек этот не поколебался взять на себя это мрачное поручение и утопить ребенка, который мог бы защитить свою мать от вашей лживой привязанности…

Рыдание прервало эту пламенную речь. Человек справа от оратора порывисто поднялся со своего места и схватил себя за голову. Это быстрое движение открыло капюшон, и из-под него выбилась прядь золотистых вьющихся волос.

Быстрым движением капитан поправил капюшон, но Оллсмайн уже успел заметить белокурые локоны. На его лице промелькнуло удивление.

— Волосы как будто Силли! — прошептал он.

Но капитан снова повернулся к нему, и лицо Оллсмайна приняло прежнее бесстрастное выражение.

— Став первым лицом на берегах Тихого океана, вы поставили свой произвол выше закона, вы безжалостно притесняли тех, кого должны были защищать. Спрошу лишь о вашем последнем преступлении. Почему вы заключили в тюрьму египтянина по имени Ниари? А, вы молчите? Так я отвечу за вас. Вы бросили этого несчастного в тюрьму только за то, что он раскаялся во лжи, обманув свой народ. Вы знали, что этим вы губите француза, чуждого египетским интригам, что вы отнимаете у него честное имя Робера Лавареда и отдаете ему взамен покрытое позором имя изменника Таниса.

— Лаваред! — повторил Оллсман, вспомнив, что уже слышал сегодня это имя. — При чем тут Лаваред?

Капитан хотел отвечать, но его сосед слева дернул его за руку. Наступило молчание. Наконец обвинитель заговорил снова:

— Я привел этого Лавареда в пример, как мог бы привести и сотни других. Но пора заканчивать. За ваши преступления вас следовало бы убить, но я хочу, чтобы истина стала известной всему миру. Не мести, а исправления зла, которое вы причинили, хочу я добиться, потому что в вашей могиле будет похоронена и истина. Вы в вашем положении неуязвимы. Всякое обвинение разобьется о пьедестал власти, на котором вы стоите. Вас нужно сбросить на землю, и я вас сброшу. Ничто не может так легко лишить вас власти, как смешное положение. Насмешка убивает. И я, корсар Триплекс, приговариваю вас к насмешке. Завтра же вы станете посмешищем всего города. Пройдет еще несколько дней, и вы станете посмешищем уже всей Британской империи. Не думайте даже бороться. То, что я с вами сделаю, докажет всем, что я мог истребить вас, но довольствовался только тем, что посмеялся над вами. Все воздадут должное моему великодушию. Вы будете обязаны мне жизнью до тех пор, пока я не передам вас в руки правосудия.

Ни одного звука не вырвалось из горла Оллсмайна, его свело судорогой. Он боялся. Да, боялся, потому что последние слова капитана вонзились в мозг шефа полиции, как стальные когти. Его враг знал, чем с ним можно бороться. Стать всеобщим посмешищем, потерять свою власть для Оллсмайна было страшнее смерти. И, кроме того, как мог знать этот человек те подробности, которые, как считал сэр Тоби, известны только ему одному? А в бичующем обвинении корсара все было истиной, все до последнего слова. В этом смятении мыслей только один проблеск маячил перед Оллсмайном: его не убьют. Значит — он сможет начать отчаянную борьбу. И потом, эти волосы, похожие на волосы Силли… Разве они не указывали ему на след? Разве не давали ему возможности добраться до того, кто ему угрожал?