Энн Перри - Трущобы Севен-Дайлз

– Поэтому Аеша приехала в Лондон, уверенная в том, что помогает вернуть в Египет хлопкопрядильные фабрики, но тот, кто отправил ее сюда, наверняка имел на уме нечто другое? – Для Питта теперь это была лишь половина вопроса. Наконец то, что он узнал про Аешу в Александрии, начало складываться в целостную картину. В Египте он буквально открыл для себя эту женщину. И вот теперь ее предали снова, на этот раз ценой ее собственной жизни. Оставался один-единственный вопрос.

– Каким образом ее убедили убить Ловата? Что ей сказали? – задумчиво произнес он вслух. – Или же она его не убивала?

Наррэуэй уставился на него растерянным взглядом.

– Не знаю, – ответил он, когда вновь обрел дар речи. – Но если не она, то кто?

– Я тоже не знаю. – Питт встал со стула. Его душил гнев – за Аешу, за Райерсона, которых явно подставили, за всех людей, которые будут втянуты в водоворот новых кровавых событий в Египте, получи эта история огласку. От красоты и гостеприимства Александрии ничего не останется, как ничего не останется от жизни людей, чьи лица он видел там, пусть даже не зная их имен. И как жаль, что он их не знал! В его душе кипел настоящий котел эмоций. Он чувствовал, как разрывается между жалостью то к Аеше, то к Райерсону, сам не зная, во что ему верить.

– Добейтесь для меня разрешения, я навещу ее в тюрьме! – произнес он, и это была не просьба, а требование.

– Я смогу это сделать только утром, – ответил Наррэуэй. – Вам придется подождать, – добавил он, посмотрев на Питта. – Ее еще не признали виновной, и у нее есть права. Она все еще находится под защитой египетского посольства. Обещаю, что завтра во второй половине дня вы получите пропуск.

Питт не стал спорить, ибо выбора у него не было.

На следующий день после бессонной ночи, наполненной обрывочными кошмарами и почти невыносимым напряжением, он уже в полдень был в кабинете Наррэуэя. Он прождал в одиночестве почти два часа. Наконец Наррэуэй вернулся с конвертом в руках, который вручил ему без каких-либо объяснений.

– Спасибо, – поблагодарил его Питт. Посмотрев на написанные от руки строки, он слегка оторопел, хотя и не подал виду. – Я отправлюсь туда прямо сейчас.

– Ступайте, – согласился Наррэуэй, – прежде чем они передумают. И еще, Питт, будьте осторожны. На карту поставлено слишком многое. Тех, кто стоит за всем этим, вряд ли будут мучить угрызения совести, если им понадобится избавиться от какого-то там полицейского.

Питта как будто ударило током.

– Отлично знаю! – огрызнулся он и, бросив через плечо слова прощания, поспешил выйти вон. Не хотелось, чтобы Наррэуэй догадался, какие страшные мысли обуревают его. Питту и раньше доводилось смотреть в лицо опасности. Патрулировать темные закоулки лондонских трущоб и ни разу с ней не столкнуться было просто невозможно. Но теперь это была совершенно иная ситуация – заговор таких гигантских масштабов, которых раньше он даже не мог себе представить. На карту были поставлены не амбиции одного человека, а судьба целой страны, которая легко может превратиться в бурлящий котел смерти и бессмысленного саморазрушения.

Остановив первый же кеб, он велел извозчику как можно скорее отвезти его к Ньюгейтской тюрьме. Прибыв к ее воротам, он прямиком направился к старшему надзирателю и показал полученный от Наррэуэя пропуск. Надзиратель дважды прочел бумагу, после чего посовещался с начальником. Наконец, когда терпение Питта грозило вот-вот лопнуть, надзиратель проводил его к камере, в которой содержалась Аеша Захари, и отомкнул дверь.

Питт шагнул внутрь. Тяжелая стальная дверь с лязгом закрылась за ним. Женщина, которая обернулась к нему, потрясла его до глубины души, и он на миг утратил дар речи. На основе того, что он знал и что видел в Александрии, он уже составил для себя ее мысленный портрет, даже не заметив при этом, как древние городские предания повлияли на его воображение. Он ожидал увидеть смуглянку с блестящими, цвета воронова крыла волосами, томную, с полным соблазнительных изгибов телом, среднего роста, а может, даже чуть ниже.

Она же оказалась очень высокой, лишь дюйма на три ниже его самого, стройная и изящная. На ней было светлое шелковое платье, какие он видел на женщинах в Александрии, однако более аккуратного кроя. Но больше всего его поразила ее кожа – почти черная; ее волосы напоминали шапочку, темную и гладкую, плотно облегающую идеальной формы голову. Черты ее лица были не просто прекрасными, они были утонченными, делая ее похожей на некое произведение искусства. Однако все ее тело дышало жизненной силой. Питт не сомневался: перед ним живая женщина, египтянка. Но не дочь современного средиземноморского исламского Египта, а Египта куда более древнего – коптского. Перед ним была даже не Клеопатра, а сама Нефертити.