Эрнест Хорнунг - Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе

– Да я и сам этого не знаю, – возразил я. – Что же, кляча так и везла тебя всю дорогу, до самого Мельбурна?

– Через все прутики, жердочки, столбики! Я благополучно добрался с ней до нашего отеля и возвратил ее вечером доктору. Он трепетал от желания услышать, что я попал в лапы разбойников, на следующий же день он принес мне газету, чтобы показать, чего я избежал в Йе!

– Даже ничего не подозревая?

– Ах, – отвечал Раффлс, заворачивая газовый рожок, – этого я никак не мог угадать. Кобыла и ее цвет совпадали, но, по счастью, она была просто гнедая. Я полагаю также, что состояние, в котором находилась кляча, должно бы навести на некоторое раздумье. Но докторская метода, вероятно, была иная. Я склонен, однако, думать, что он подозревал нечто, хотя и не настоящую истину. Я не ожидал дальнейших встреч с ним и боюсь, что моя внешность могла бы усилить его подозрения.

Я спросил Раффлса почему.

– Я обыкновенно носил довольно густые усы, – сказал Раффлс, – но я лишился их через день после того, как лишился невинности.

Из всех многочисленных краж, в которых мы оба были замешаны, лишь некоторые, думается мне, могут служить темой для длинных рассказов. Не потому, чтобы другие заключали в себе подробности, которые бы я не решился передать, скорее наоборот: полное отсутствие характерных черт делает их непригодными для моей теперешней цели. Наши планы бывали всегда до такой степени хитро обдуманы Раффлсом, что шансы поимки неизменно сокращались до минимума еще прежде, чем мы брались за работу. Мы могли разочароваться в конечной цели нашей попытки, но смущаться какими-либо непредвиденными случайностями или очутиться в действительно драматическом положении было для нас настоящею редкостью. В наших грабежах существовало всегда сходство, так как, в сущности, лишь наиболее драгоценные камни были достойны того беспокойства, какое мы переживали, и риска, на который мы шли. Словом, наши наиболее удачные набеги оказались бы крайне скучными в пересказе, нисколько не интереснее бестолковой истории с ардагскими изумрудами, разыгравшейся через восемь или девять недель после крикетных состязаний в Мильчестере. История эта, однако, повлекла за собою такие последствия, что я скорее забуду все наши кражи, взятые вместе, чем их.

Это было в первый же вечер после нашего возвращения из Ирландии. Я ждал в своей комнате Раффлса, который вышел, чтобы приготовиться, по своему обыкновенно, к краже. У Раффлса был свой собственный метод обсуждения животрепещущих вопросов нашей работы, и я был несказанно рад отдать это всецело в его руки. По-видимому, он вел переговоры, переодетый в изношенное, скверное платье, и всегда на простонародном наречии, в котором он достиг полного совершенства. Кроме того, он неизменно прибегал к помощи одного и того же «укрывателя», который был, очевидно, ростовщиком, хотя и мелким (но все же известным), а в сущности он был мошенником столь же замечательным, как и Раффлс. Мне лишь впоследствии пришлось лично свидеться с этим субъектом.

Нам требовался капитал для приобретения упомянутых изумрудов, и я добыл сотню фунтов, на условиях, которые вы можете себе вообразить, от почтенного бородатого старца с вкрадчивой улыбкой, качающейся в такт речи головой и плутоватыми серыми глазками, постоянно выглядывавшими из-под очков. Таким образом, и первоначальная ссуда, и военная добыча в этих случаях сходились в одном и том же месте – обстоятельство, заставлявшее нас обоих задумываться.

Однако эта военная добыча была еще впереди, и я ждал, ждал с ужаснейшим нетерпением, которое все возрастало по мере сгущавшихся сумерек. Я насвистывал перед раскрытым окном песенку об Анне до тех пор, покуда лица на улице не начали сливаться в одно темное пятно. Тогда я принялся шагать взад и вперед, терзаемый мучительными предположениями, которые достигли наибольшего напряжения в тот момент, когда наконец щелкнули дверцы подъемной машины. Послышался стук во входной двери, и у меня замерло сердце до тех пор, пока хорошо знакомые шаги не приблизились к моей комнате!

– В потемках! – воскликнул Раффлс, как только я впустил его. – Почему? Что случилось, Банни?

– Ничего, раз ты возвратился, – сказал я, притворяя за ним дверь и дрожа, как в лихорадке, от чувства радостного облегчения и продолжающегося страха.

– Ну, ну? Сколько за них дали?

– Пять сотен.

– Тут?

– У меня в кармане!

– Дорогой мой, – воскликнул я, – ты не знаешь, в каком я был страшном смятении! Я зажгу огонь. Целый час думал я о тебе и ни о чем другом, кроме тебя. Я… я был настолько глуп, что боялся, не случилось ли чего-нибудь.