Буало-Нарсежак - Конечная остановка

Открылась дверь.

— А-а! Добрый вечер, папа!

— Добрый вечер!

Люсьен сразу понял, что объяснение предстоит бурное.

— Может, все-таки выключишь эту дикарскую музыку? — сказал доктор.

Он прочитал надписи, украшавшие комнату.

— Это что-то новое! Раньше тут пестрели высказывания Мао. Если я правильно понял, ты эволюционируешь в сторону анархизма!

Он освободил кресло от загромождавшей его одежды и сел.

— Мне звонил твой директор, — снова заговорил он. — Тебе известно почему?

Сняв очки в тонкой золотой оправе, он смотрел на сына своими близорукими, мигающими глазами, а его рука тем временем на ощупь отыскивала носовой платок.

— Поздравляю тебя, — продолжал он. — Ты не только ничего не делаешь, но еще и позволяешь себе выставлять на смех учителей.

— Папа, я…

— Молчи! Я в курсе всего. Мне бы очень хотелось знать, почему твоя учительница по математике имела несчастье не понравиться тебе. Хотя я прекрасно понимаю это.

Он снова надел очки и со злостью взглянул на Люсьена.

— К сожалению, это хорошо воспитанная девушка, добросовестная, но главная ее беда заключается в том, что она чересчур молода, а ей приходится противостоять бессердечным сорванцам. И кто же особо отличился среди этих сопляков? Мой сын, черт побери! Мальчишка, который возомнил себя очень умным, потому что его голова забита дурацкими лозунгами. Я вполне могу гордиться тобой. Мне остается одно: пойти самому принести извинения этой даме. Да, да! Уж если Бог наградил меня таким дуралеем, как ты, придется извиняться.

— Она все время цепляется ко мне, — возразил Люсьен.

— И правильно делает. Я ей признателен за это. Лентяев приходится учить из-под палки. Уверяю тебя, если бы я был твоим учителем, то уж тебя бы не пощадил.

— В этом я нисколько не сомневаюсь.

— Скажите пожалуйста, он не сомневается! Возомнил себя несчастным ребенком, над которым просто издеваются, так, что ли? Тебе отказывают в малейшей просьбе. Тебе есть на что пожаловаться. Еще немного, и ты начнешь во всем обвинять меня. А ты подумал, какую жизнь вы устраиваете этой девушке? Неужели вам не приходит в голову, что из-за вас она может лишиться места?

— Ну, ты скажешь тоже!

— А что тут говорить? Директор ничего не стал от меня скрывать. Впрочем, довольно, хватит. Мы примем все необходимые меры. Прежде всего, когда начнутся занятия, тебя и твоего дружка Эрве исключат из лицея на три дня. Мне об этом сказал сам директор. Еще одно украшение для твоего дневника. Но я тоже кое-что придумал. Ты будешь дополнительно заниматься математикой с твоей учительницей, если она согласится простить тебя.

— С мадемуазель Шателье?

— Конечно. А почему нет? Мне так хотелось бы, чтобы ты перешел в класс с математическим уклоном, но тебе до этого очень далеко. И потом, я не хочу, чтобы твоя учительница плохо о нас думала. У тебя, возможно, нет самолюбия, а у меня, представь себе, есть. Надо уметь исправлять допущенные ошибки.

Люсьен забился в угол кровати, поджав под себя ноги. Уж лучше бы его отхлестали по щекам, избили. Все что угодно, только не эта холодная ярость, которая сквозила в словах отца. Дополнительные уроки! Насмешливые взгляды этой тетки! Язвительные намеки товарищей! Словно наступал конец царствованию. Бесчестье. Капитуляция.

— Она плохой преподаватель! — прошептал он.

— Браво, — сухо заметил доктор. — Одно другого лучше. Мой сын, который коллекционирует плохие отметки, умеет с первого взгляда отличить хорошего учителя от плохого. Так вот, я надеюсь, что мадемуазель Шателье сумеет помочь тебе наверстать упущенное.

Он встал, аккуратно сорвал полоски бумаги, служившие Люсьену символом веры, и бросил их в мусорную корзину. Потом остановился у кровати.

— Послушай, Люсьен. Если одному из нас придется поставить мат другому, то клянусь тебе, что им будешь не ты. Каникулы начинаются завтра. Ты их полностью посвятишь занятиям. Никаких прогулок с твоим другом Эрве. Никаких походов в кино. Один час на свежем воздухе после обеда, и только. Из-за того, что я очень занят, ты вообразил, будто можешь делать все, что тебе вздумается. Но я строго-настрого накажу Марте. Она скажет мне, слушаешься ты или нет. Сожалею, что приходится обращаться с тобой, как с маленьким ребенком, но ты сам меня вынуждаешь.

Он долго глядел на Люсьена, словно пытаясь поставить более точный диагноз, затем вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.

Какое-то время Люсьен не шевелился, потом вдруг бросился на подушку и принялся дубасить ее кулаками. Нет, нет и нет! Не бывать этому! Эрве прав. Надо обезвредить замухрышку. Наказания! Всегда одни наказания! И судьи! Сколько Люсьен себя помнит, его всегда ругали. Ученик ленивый и неспокойный… Трудный ученик, его поведение внушает некоторую тревогу… Умный, но непослушный; оказывает нежелательное влияние на своих товарищей… Он помнил наизусть эти многочисленные замечания. Служанки тоже вносили свою лепту. Они либо устно осыпали его упреками: «Мсье Люсьен вел себя дерзко… Мсье Люсьен выбросил свой полдник…» Либо письменно: «Мсье Люсьен вернулся в семь часов…» Даже славная Марта и та без колебаний выдавала его, ибо жалела доктора, уставшего и измотанного, ведь ему одному приходится воспитывать мальчика, достигшего, по ее словам, шалого возраста. А отец, одержимый манией все заносить в картотеку, вместо того чтобы разорвать эти записки, хранил их, аккуратно складывая в папку вместе с его школьными дневниками. «Когда тебе исполнится восемнадцать лет, я отдам эту папку тебе. И если у тебя когда-нибудь родится сын, ты, возможно, вспомнишь, что я делал для тебя все, что мог!»