Найо Марш - Последний рубеж. Роковая ошибка

Верити объяснила, что хотела бы помочь украсить церковь цветами. Викарий сказал, что попечение над всеми медными вазами строго распределено между пятью членами Женской гильдии. Она поняла, что любая попытка нарушить эту процедуру будет воспринята как скрытое посягательство на иерархию.

– Но они будут благодарны, если вы принесете цветы, – добавил викарий.

Брюс сказал, что в квинтернском саду сейчас цветут любимые Сибил поздние розы и что, как ему кажется, было бы хорошо, чтобы они проводили ее в последний путь. Дрогнувшим голосом он пробормотал, что и название у них подходящее – «Покой».

– И они лучше, чем большинство др-ругих цветов, сохр-раняются без воды, – добавил он и высморкался.

Верити и викарий горячо поддержали его предложение, и Верити оставила мужчин заканчивать, как она догадывалась, приготовления к выкапыванию могилы для Сибил.

Выйдя на крыльцо, она увидела, что Джим Джоббин на четвереньках достиг подножия лестницы и жена помогает ему встать. Верити подошла к ним. Миссис Джим объяснила: она направлялась на обед и увидела, как Джим сползает задом наперед с последней из четырех ступенек. Тут по тропинке до их дома всего ничего, хором напомнили они Верити, когда Джим поднялся на ноги, обхватив жену, словно ствол дерева.

– Джиму полегчает, как только он выпрямится, – сказала миссис Джим. – Ему полезно пройтись.

– Это ты так думаешь, – простонал ее муж, но распрямился, прорычав при этом проклятье. И они медленно направились к дому.

Верити вернулась в машину, где на пассажирском сиденье вальяжно развалился Клод. Он слегка подобрал ноги, перегнулся через водительское место и открыл ей дверцу.

– Прямо как в театре, – сказал он. – Бедный старик Джоббин. Вы видели, как он тараканом сползал по ступенькам? Фантастика! – Он заржал в голос.

– Люмбаго – не предмет для шуток, если человек им страдает! – рявкнула Верити.

– Зато уморительно смешная шутка, если не страдает.

Она доехала до угла, где дорога, ведущая в Квинтерн-плейс, уходила налево.

– Вас устроит выйти здесь, – спросила она, – или вы хотите, чтобы я подвезла вас дальше?

Он сказал, что не хочет доставлять ей лишних хлопот, однако не сделал попытки выйти.

– Как вам слушания? – спросил он. – Должен сказать, мне показалось, что что-то у них там неладно.

– Неладно?

– Ну, понимаете, я хочу сказать, что этот необычный полицейский детектив думает, будто напал на след. И снова эта отсрочка. Очевидно, что они что-то подозревают.

Верити промолчала.

– Что нельзя считать хорошей новостью, – продолжил Клод. – Не так ли? Во всяком случае, для этого лекаря, Шрамма. Или, если уж на то пошло, для этого простолюдина-садовника.

– Не думаю, что вам стоит строить предположения, Клод.

– Предположения?! Я ничего не предполагаю, но люди, безусловно, косятся. Не думаю, что я чувствовал бы себя уютно, окажись я на месте этих двоих, вот и все. Тем не менее они получат свои жирненькие наследства, что будет для них большим утешением. Я бы легко смирился с косыми взглядами за двадцать пять тысяч фунтов. А еще легче – за состояньице Шрамма.

– Мне нужно домой, Клод.

– Так или иначе, меня ничто не коснется. Господи, уж я им распоряжусь! Жаль только, этот реликт Рэттисбон говорит, что наследство будет недосягаемо, пока завещание не пройдет утверждение, апробацию или как там это у них называется. Но, наверное, мне можно занять денег в ожидании вступления в наследство, как вы думаете?

– Я опаздываю.

– Похоже, никому не кажется, что это немного неприлично со стороны Сибил оставить двадцать пять тысяч наемному садовнику, которого она приняла на работу всего несколько месяцев назад. Очевидно, что он ее здорово охмурил. Я мог бы вам кое-что порассказать об этом мистере садовнике Садовнике.

– Клод, мне надо ехать.

– Да. Хорошо.

Он выбрался из машины и хлопнул дверцей.

– Спасибо, что подвезли, – сказал он на прощание. – Увидимся на похоронах.

Обрадовавшись, что избавилась от него, но пребывая в непонятной апатии, Верити посмотрела ему вслед. Даже со спины в его походке можно было угадать какую-то скрытую веселость, какое-то несвойственное ему самодовольство. Он свернул на дорогу, ведущую в Квинтерн-плейс, и исчез.

«Интересно, чем он кончит?» – подумала Верити.

Она проехала своей дорогой до маленькой улочки и, придя домой, разогрела скромный обед. Но оказалось, что у нее совсем нет аппетита.

День был милостиво солнечным, однако Верити казался гнетущим. Она почувствовала, что испытала бы едва ли не облегчение, если бы ясное небо до самого горизонта затянулось наползающими друг на друга облаками. Ей пришло на ум, что такие писатели, как Ибсен и Диккенс, во всех других отношениях не имеющие ничего общего между собой, были правы, когда делали грозу, метель, туман и огонь спутниками людских тревог. И еще Шекспир, мысленно добавила она. Мы эстетически обедняем себя, когда отказываемся от преимуществ символизма.