Юлия Андреева - Tresor Ее Величества. Следствие ведет Степан Шешковский

Вопреки прогнозам, корь скоро прошла, так что на Масленой цесаревна выздоровела, но была еще слаба. Оттого Александр Шувалов предложил императрице, и та тут же издала указ, согласно которому великокняжеская чета не должна была получать никаких сведений о происходящем в городе или при дворе, дабы не волновать лишний раз еще не совсем здоровую Екатерину Алексеевну. Собственно, идею подал Шешковский, опасавшийся, что в следующую их встречу Фредерика, пользуясь своей женской властью, заставит его признаться в местонахождении бывших лакеев.

Приказ исполнялся не особенно строго, и согласно донесению, легшему на стол начальника Тайной канцелярии чуть ли не сразу же после объявления монаршей воли, фрейлина Екатерины княжна Гагарина осмелилась нарушить запрет, сообщив цесаревне о гибели князя Репнина [91] Василий Аникитич Репнин (1696–1748) – генерал-фельдцейхмейстер, обер-гофмейстер великого князя Петра Федоровича, начальник шляхетного Кадетского корпуса. , которого заставили больным командовать отправляемым в Богемию корпусом. Он должен был помочь императрице-королеве Марии-Терезии, но Репнин добрался до Богемии и вскоре помер там, как доподлинно знала Гагарина, «от расстройства чувств». На самом деле организм не смог справиться и с хворью, и с суровым зимним путешествием и элементарно не выдержал.

Дарье Алексеевне Гагариной было предписано сделать суровое внушение, но Шешковский просто поговорил с ней, выяснив много любопытных подробностей из жизни Фредерики. В частности, удалось узнать, что находящаяся на заметке у Тайной канцелярии княгиня Грузинская прочит цесаревне великое будущее, неоднократно заикаясь о том, что готова пожертвовать всем и даже собственной жизнью ради счастья и благополучия дражайшей Екатерины Алексеевны. Возможно, это была обыкновенная похвальба, но отчего-то Дарья была уверена, что Мария говорит чистую правду, от нее же Шешковский узнал, что по большому секрету Грузинская неоднократно признавалась в своей ненависти к Елизавете Петровне. В частности, она пеняла государыне на то, что ее любимая Екатерина Алексеевна живет точно в тюрьме, за ней постоянно следят, она обязана отчитываться за каждую копейку, не смеет даже слово кому-либо сказать, коли на то нет высочайшего одобрения гнусной Чоглоковой. И еще:

– Фрейлина Екатерины Алексеевны, Полина Самохина, очень странная барышня, – приглушив голос до шепота, сообщила на ухо следователю Дарья Алексеевна. – Я, конечно, не в восторге от поведения ее сестренки, сбежала неизвестно с кем, ну да она уже наказана, но Полина… – Гагарина закатила глаза.

– Чем же так насолила вам эта самая Самохина? – заинтересовался Степан.

– Она поступила на службу, не зная никаких языков, кроме русского, а ведь такого не бывает! – возбужденно начала Дарья. – Можно не знать немецкого или аглицкого, на французском же она должна была говорить чуть ли не с рождения. Зачастую ко двору поступают девушки, которые с собственными слугами по-русски объясниться не способны. «Дай», «принеси», «пошел вон». И все, а тут… А ведь ее тетушка, царствие ей небесное, я слышала, была статс-дамой, девочек готовили к придворной службе. – Хорошенькое, в конопушках личико княжны порозовело, глаза сверкали праведным гневом.

– А что относительно ее покойной сестры? В смысле, она тоже была не готова к придворной службе? – из вежливости поинтересовался Степан. Ему были безразличны все вместе взятые фрейлины, настораживало другое. Он уже слышал что-то такое об этой самой Полине.

– Что вы, с Дусенькой как раз все было как надо. Одно плохо, была большой мастерицей правила нарушать, за то ее Елизавета Петровна и не жаловала, но то и странно, не бывает такого, чтобы в одной семье двух девиц по-разному воспитывали! Как вы думаете?

– Как я думаю? – Шешковский прошелся по комнате. – У меня отродясь сестер не было. Как я думаю…

– Зато у меня старшая сестра-покойница Настена первее меня фрейлинский шифр получила, а в прошлом году схоронили ее, сердешную, – Даша всхлипнула, прикоснувшись душистым платочком к мгновенно заблестевшим глазам. – Мы тоже были разные и на сестер вовсе не похожие, но няньки, мамки, учителя у нас дома были одни и те же, от старшей сестры ко мне переходили. И так во всех домах. Настенька, папина любимица, всегда такой умненькой была, куда мне до нее. Вот она мне в первый раз на этих сестер и указала, она-то Дусеньку больше меня знала. Незадолго до своей смерти Настя даже поссорилась с Полиной, потому что считала ее, как бы это помягче сказать, незаконнорожденной. Думала, что ее воспитывала ее настоящая мать где-то в глухой деревне, оттого она как полено тупая и совсем на свою сводную сестру не похожа. В тот день как раз приехала ее так называемая тетушка, не та, что подруга государыни, а другая, что навещала ее, когда двор в Ораниенбауме находился. Настенька как узрела сию даму, меня локтем и толкни, мол, смотри – одно лицо! Только ведь это обычное дело, когда племянница на тетушку похожа. Она же, Настенька, к той тетушке подошла и разговор с ней неприятный имела о том, что Полина ее – суть бревно тупое, необразованное и ничего больше, и из какого коровника такую деваху ко двору доставили? Да что она пойдет государыне с докладом. Насилу ее дама та успокоила, потом попросили камергера Евреинова кофию в беседку подать, где они пирожные лимонные кушали и о делах говорили.