Константин Туманов - Трущобы Петербурга

В это же утро Иван явился к хозяину.

На кухне его встретила Екатерина Семеновна.

— Что тебе, Иван? — спросила она.

— В деревню надо бы ехать, — сказал он, кланяясь.

— В деревню? — воскликнула барыня. — Да в уме ты, что ли? Без дворника ты нас хочешь оставить?

— Кто это? Иван? — откликнулся из внутренних комнат Павел Михайлович.

— Так точно!

— Он пришел просить расчета, — сказала Екатерина Семеновна входившему на кухню мужу.

— Зачем тебе расчет, разве гонят? — набросился он на Ивана.

— Премного вам благодарен, Павел Михайлович, за всю вашу к нам доброту, но опосля всего того, что случилось, я оставаться у вас не могу.

— Почему?

— После того как вы изволили уволить моего брата, некоторые начали говорить, будто я нарочно сжил его, чтобы поступить на его место. Видит Бог, что у меня и в мыслях подобного не было. Обидно, знаете, мне стало, я и решил домой ехать. Да и то сказать, Павел Михайлович, недолго меня тянуло в Питер, потому что хозяйство у нас хорошее, жили не бедно, а тут брат в соблазн, приезжай, мол, ты мне очень нужен.

— И нам ты очень нужен, — сказал Бухтояров. — Доживи до весны, а там, пожалуй, и в деревню отпущу на лето, погостишь там, и опять ко мне.

— Благодарим покорно.

— Ну вот, становись на место управляющего.

Иван отступил даже назад.

— Увольте, — взмолился он, — оставьте меня тем же дворником.

— Ну да полно! Жалованье положу хорошее, доволен будешь.

— Простите, не могу, что хотите делайте со мною! А насчет жалованья я и не спрашиваю, пускай будет как прежде.

— Ну ладно, — согласился хозяин. — Останемся пока без управляющего, но смотри, тебе же трудно будет.

— Коли будет трудно, то я еще помощника достану и справимся.

И Иван Демьяныч с женой остались.

О, если бы они знали, что ожидало их впереди, то они бы уехали в свое спокойное Подозерье, а Бухтояровы не стали бы их отговаривать.

Дело в том, что в квартире № 36 произошла значительная перемена. Проживающий там одинокий жилец, Григорий Михайлович Ковалев, оказался вдруг не одиноким.

Давно уже было всем известно, что к Григорию Михайловичу едет из провинции его брат с женой, которая, в свою очередь, везет своего брата.

Для придания квартире настоящего семейного вида Ковалев вздумал устроить в ней капитальную переделку.

Для этого понадобились столяры, обойщики, маляры и другие мастера такого дела.

Ковалев разошелся вовсю, и тут только обитатели дома Бухтояровых заметили, насколько этот господин оказался с крупными средствами, чем невольно возбудил к себе уважение.

Все эти мастера приходили в квартиру Ковалева, стучали там, гремели, мазали, красили и опять уходили, так что никто и не заметил, как между ними проскользнул известный читателю Ланцов.

Переделка эта тянулась недели с три, и не прошло по окончании ее двух-трех дней, как Ковалев поехал на Николаевский вокзал встречать своих дорогих родственников.

Это происходило еще задолго до падения могущественного и грозного в то время управляющего Матвея Дементьева.

К полудню приехал и Ковалев с новоприбывшими.

Это были два изящных господина и полная красивая дама средних лет. Они имели такую располагающую к себе наружность, что Иван и его подручные вертелись перед ними, перетаскивая их чемоданы, саквояжи и другой багаж.

Когда на другой день после их приезда младший дворник Фома понес в участок их паспорта, то приезжие оказались следующими лицами: рыбинский купец Тимофей Михайлович Ковалев с женой Олимпиадой Павловной и купеческий сын Иринарх Павлович Телегин.

Последний, то есть Телегин, был изящный молодой человек, тип настоящего хлыща из тех, которые покоряют сердца модисток, белошвеек, камеристок и вообще тому подобные сорта глупой бабьей породы.

Прежде мертвая квартира Ковалева вдруг оживилась. Начали появляться гости, затем всевозможные справления именин одного, дня рождения другого, так что званые пиры у них происходили чуть ли не каждый день, с немногими исключениями.

После несчастной попытки ошельмовать своего брата Матвей не поехал к себе в деревню, а решил остаться на неопределенное время в Петербурге. Теперь он дышал злобой на родного брата, собственно говоря, сам не зная за что, которого и решил извести во что бы то ни стало.

Чувство благодарности совершенно было чуждо Матвею, что мы и видели из поступка его с Никоновым. В настоящую же минуту, как мы сейчас видим, его душила злоба на самого себя, собственно, из-за затеянной им истории с бельем.