Уильям Коллинз - Две судьбы

Давая мне это поручение, вы невольно поставили меня в чрезвычайно затруднительное положение.

Бедная девушка, для которой назначался этот подарок, находится при смерти. Она испытывает такие страшные страдания, что смерть для нее буквально есть благодеяние и успокоение. При таких грустных обстоятельствах, я думаю, что меня нельзя порицать, если я не решаюсь отдать ей медальон втайне, не зная, с какими воспоминаниями связана эта вещица и не опасное ли волнение она может возбудить.

Испытывая это сомнение, я осмелился раскрыть медальон — и, конечно, моя нерешительность увеличилась. Мне совершенно неизвестно, какие воспоминания для моей несчастной больной связываются с этим портретом. Я не знаю, приятно или прискорбно ей будет получить его в ее последние минуты на земле. Я мог только решиться взять его с собой, когда увижу ее завтра, и предоставить обстоятельствам решить, могу ли отдать его, или нет. Наша почта на юг уходит только через три дня. Я могу не запечатывать моего письма и сообщить вам результат.

Я видел ее и только что вернулся домой. Велико мое душевное беспокойство. Но я постараюсь собраться с силами и описать понятно и подробно то, что случилось.

Ее слабеющий организм, когда я видел ее утром, взбодрился на минуту. Сиделка сказала мне, что она спала утром несколько часов. До этого были симптомы горячки с легким бредом. Слова, вырывавшиеся у нее в бреду, относились к какому-то отсутствующему лицу, которого она называла «Джорджем». Мне сказали, что она только желала увидеть этого «Джорджа» перед смертью.

Когда я это услышал, мне показалось вполне возможным, что портрет в медальоне изображает это отсутствующее лицо. Я выслал сиделку из комнаты и взял за руку больную. Полагаясь отчасти на ее удивительное мужество и душевную силу, а отчасти на доверие, которое она испытывала ко мне как к старому другу и советнику, я заговорил о словах, которые вырывались у нее в лихорадочном состоянии, а потом сказал:

— Вы знаете, что всякая ваша тайна сохранится у меня. Скажите мне, не ожидаете ли вы от Джорджа какой-нибудь вещицы на память?

Это был риск. Черная вуаль, которую она всегда носит, была опущена на ее лице. Ничего не могу сказать о том действии, которое я произвел на нее, кроме учащения пульса и слабого движения руки, лежавшей в моей под шелковым одеялом.

Сначала она не сказала ничего. Рука ее вдруг из холодной стала горячей и сжала мою руку. Дыхание ее стало тяжелым. Она с трудом заговорила со мной. Она не сказала мне ничего, а только задала вопрос.

— Он здесь? — спросила она.

— Здесь нет никого, кроме меня, — ответил я.

— Есть письмо?

— Нет, — сказал я.

Она молчала некоторое время. Рука ее вновь стала холодной, пальцы, сжимавшие мою руку, разжались. Она заговорила опять:

— Говорите скорее, доктор! Что бы это ни было, дайте мне, пока я не умерла.

Я решился на риск, раскрыл медальон и вложил ей в руку. Как мне показалось, она сначала не хотела на него взглянуть. Она сказала:

— Поверните меня на постели лицом к стене.

Я повиновался. Спиной ко мне, она подняла свою вуаль, и потом (я так думаю) взглянула на портрет. Продолжительный тихий крик, не печальный, а крик восторга и восхищения, вырвался у нее. Я слышал, что она поцеловала портрет. Привыкший в моей профессии к печальным зрелищам и звукам, я не помню, чтобы когда-нибудь потерял свое самообладание до такой степени. Я принужден был отойти к окну.

Едва ли прошла минута, как я снова уже находился у кровати. Вуаль опять закрывала ее лицо. Ее голос опять ослабел. Я мог только слышать, что она говорила, наклонившись к ней и приложив ухо к ее губам.

— Наденьте мне на шею, — шепнула она.

Я застегнул цепочку на ее шее. Она хотела поднести к ней руку, но у нее на это не хватило сил.

— Помогите мне спрятать, — сказала она.

Я водил ее рукой. Она спрятала медальон на груди под белой блузой, которая была на ней в этот день. Дыхание ее становилось все тяжелее. Я приподнял ее на изголовье. Изголовье было не очень высоким. Я положил ее голову на свое плечо и немножко приподнял вуаль. Она опять заговорила, почувствовав минутное облегчение.

— Обещайте мне, — сказала она, — что чужие руки не коснутся меня. Обещайте похоронить меня так, как я теперь.

Я дал ей обещание.

Ее ослабевшее дыхание участилось. Она едва могла произнести следующие слова: