Морис Леблан: Необычайные приключения Арсена Люпена

— К счастью, немного таких, как вы, а то пришлось бы совсем закрыть лавочку.

Со скромным видом Люпен ответил:

— Надо же чем-нибудь развлечься и занять свое время. Тем более, что это могло удаться только во время моего кратковременного пребывания в тюрьме. Надо вам сказать, что я останусь в тюрьме столько времени, сколько мне понравится, и ни одной минуты более.

— Вот как! Может быть, было бы осторожнее совсем сюда не попадать, — заметил с иронией Ганимар.

— А! Вспоминаете то, что вы способствовали моему аресту? Знайте же, мой уважаемый друг, что никто — и вы не больше, чем кто-либо другой, — не мог бы задержать меня, если бы меня в этот критический момент не заняло другое, гораздо более важное дело.

— Вы меня удивляете.

— На меня смотрела женщина, Ганимар, я тогда не владел собой… И вот почему я здесь! К тому же у меня немного расстроены нервы. Жизнь так лихорадочна в наше время! Иногда надо уметь выдержать, как говорят, «курс одиночества». Это наиболее удобное место для подобного рода режима. Оттого эта славная тюрьма и называется «Санте».

— Головой ручаюсь, что ваши фантазии о побеге не осуществятся!

— Да? У нас сегодня пятница… В следующую среду в четыре часа я выкурю мою сигару у вас на улице Перголез.

— Я буду вас ждать, Арсен Люпен.

Как друзья, которые ценят друг друга по достоинству, они пожали руки, и старый сыщик направился к двери.

— Ганимар!

— Ну?

— Вы забыли свои часы.

— Мои часы?

— Да, они заблудились в моем кармане.

И он их отдал, извиняясь:

— Простите! То, что они взяли мои, не может служить достаточным основанием для того, чтобы я брал ваши… Тем более, что у меня есть хронометр, на который я не могу пожаловаться. Он меня вполне удовлетворяет.

Он достал из ящика массивные золотые часы с тяжелой цепочкой.

— А эти — из какого кармана они попали к вам? — спросил Ганимар.

Арсен Люпен небрежно посмотрел на вензель.

— Ж.Б.: Жюль Бувье, мой судебный следователь, прекрасный человек…

Арсен Люпен, окончив свой завтрак, с довольным видом рассматривал превосходную сигару, вынутую им из кармана, как вдруг дверь его камеры отворилась. Он едва успел бросить сигару в ящик стола и отскочить от него, как вошел сторож: настал час прогулки.

— Я ждал вас, дорогой друг, — весело вскричал Люпен, бывший, как всегда, в хорошем настроении.

Они вышли. Едва они исчезли за углом узкого прохода, как два человека вошли в камеру и принялись внимательно ее осматривать. Это были агенты сыскной полиции. Надо было, наконец, покончить с этим делом: не было никакого сомнения, что Арсен Люпен поддерживал сношения с внешним миром и со своими соучастниками.

Еще накануне в «Le Grand Journal» появилось следующее письмо в редакцию:

«Милостивый Государь!

В статье, вышедшей на днях в вашей газете, писали обо мне в выражениях, ничем не оправдываемых. За несколько дней до начала моего процесса я явлюсь к вам и потребую у вас отчета в ваших словах. Арсен Люпен».

Это был подлинный почерк Арсена Люпена, следовательно, он отправлял и получал письма; было достоверно известно, что он приготовлялся бежать из тюрьмы, о чем заранее предупреждал с такою наглостью.

Положение становилось невыносимым.

С согласия судебного следователя начальник сыскной полиции Дюдуи отправился лично в Санте, чтобы изложить директору тюрьмы меры, которые следовало бы принять. По прибытии в Санте он послал двух своих служащих в камеру арестанта.

Они подняли доски пола, разобрали кровать, осмотрели все, что в таких случаях осматривается, но ничего не нашли. Они уже собирались уходить, когда в камеру вбежал запыхавшийся сторож.

— Ящик стола!.. Осмотрите ящик стола! — сказал он. — Когда я вошел к арестанту, мне показалось, что он в этот момент закрывал его.

Они заглянули в ящик.

— Ей-Богу, на этот раз мы поймали молодца! — воскликнул один агент.

Другой остановил его:

— Подождите, мой милый, пусть сделают опись.

Две минуты спустя Дюдуи лично осмотрел ящик стола. Он нашел в нем пачку вырезанных газетных статей, относящихся к Арсену Люпену, кисет для табака, трубку, папиросную бумагу и две книги.

Он взглянул на заглавия. Это было английское издание «Поклонение героям» Карлейля и прекрасное старинное издание Эпиктета в немецком переводе, вышедшее в Лейдене в 1634 г. Перелистывая их, Дюдуи заметил, что все страницы были подчеркнуты и отмечены. Были ли это условные знаки или заметки, указывавшие на предпочтение, оказанное читателем известным страницам?