Морис Леблан: Восемь ударов стенных часов

— Слушайте, слушайте, — повторяла удивленная Гортензия. — О! Неужели это возможно?

Они слышали невдалеке сухой шум, регулярные удары, которые, при внимательном вслушивании, воспринимались как регулярный ход, регулярный тик-так стенных часов. Казалось совершенно необъяснимым, каким образом, каким чудом часы продолжали жить в этом мертвом царстве. Непонятное, таинственное явление, какая-то загадка.

— Однако, — прошептала Гортензия, не смевшая повысить голос, — ведь сюда никто не входил.

— Никто.

— Нельзя допустить, что эти часы шли в течение двадцати лет без завода.

— Нельзя, конечно.

— Тогда?!

Сергей Ренин открыл все три окна и сбил ставни. Они действительно находились в гостиной. Здесь царил полный порядок: стулья были на своих местах, вся мебель — налицо. Жильцы этой комнаты, уезжая, очевидно, ничего с собой не захватили: ни книг, ни разных безделушек.

Ренин осмотрел старые стенные часы, заключенные в высокий деревянный футляр. Через овальное стекло можно было видеть диск маятника. Он открыл дверцы: гири часов находились в конце своего пути.

В этот момент часы зашипели и затем пробили восемь раз. Этого низкого звона часов молодая женщина потом уже никогда не могла забыть.

— Какое чудо! — прошептала она.

— Действительно, чудо, — подтвердил и он, — ведь простой механизм этих часов лишь с недельным заводом.

— И вы ничего не находите в этом странного?

— Как сказать… впрочем…

Он наклонился и вынул из футляра металлическую трубку, скрытую за гирями.

— Зрительная труба, — проговорил он задумчиво, — зачем ее спрятали?.. Странно! Что бы это значило?

Часы начали бить вторично. Раздалось восемь ударов. Ренин закрыл футляр часов и со зрительной трубой в руках продолжал осмотр. Комната, в которой они находились, сообщалась широкой аркой с другой комнатой, видимо курительной, тоже меблированной. Там стоял пустой станок для ружей. Календарь, висевший на стене, показывал пятое сентября.

— А, — воскликнула с удивлением Гортензия, — то же число, как и сегодня… Какое странное совпадение!

— Удивительное, — проговорил он. — Это годовщина их отъезда… Уже прошло двадцать лет с того дня, ровно двадцать лет.

— Согласитесь, — заметила она, — что все это необъяснимо.

— Конечно, хотя…

— У вас какая-то мысль?

Он ответил через несколько секунд:

— Меня интригует эта зрительная труба… Каково было ее назначение? Из окон можно увидеть лишь деревья сада. Горизонта нет… Чтобы воспользоваться этим инструментом, надо было взобраться выше… Хотите подняться?

Она не колебалась. Тайна, окружавшая их, возбуждала ее любопытство. Она готова была следовать за Рениным и помогать ему в его изысканиях.

Они поднялись по главной лестнице и добрались до винтовой лестницы, которая вела на верхний бельведер-балкон.

Этот бельведер-балкон имел вид террасы, окруженной парапетом в два метра вышиной.

— Когда-то, видимо, этот парапет был составлен из зубцов, которые потом уничтожили. Были тут раньше и бойницы; теперь они заделаны.

— Во всяком случае, — сказала она, — здесь тоже зрительная труба не могла применяться. Нам остается только спуститься вниз.

— Я другого мнения, — возразил он, — логично рассуждая, надо прийти к выводу, что именно отсюда можно видеть окрестности и именно здесь пользовались этой зрительной трубой.

Он влез на парапет и увидел оттуда всю окрестность. На некотором расстоянии от замка, — так около восьмисот метров, — виднелась другая развалившаяся башня, очень низкая, вся обвитая плющом.

Ренин продолжал осмотр. Казалось, что он искал разрешения загадки в зрительной трубе, стараясь понять, каким образом и для чего она применялась. Он исследовал все бойницы. Одна из них, вернее, то место, где она раньше находилась, обратила его особенное внимание. Там в известке, которой она была заделана, замечалось углубление, наполненное землей и проросшей из этой земли травой.

Он вырвал эту траву и очистил углубление, имевшее двадцать сантиметров в диаметре. Наклонившись вперед, он убедился в том, что это углубление — отверстие, которое давало возможность видеть всю окрестность, а также и башню, обвитую плющом.

Оказалось, что зрительная труба свободно входила в это отверстие, так плотно прилегая к нему, что ее нельзя было повернуть ни вправо, ни влево.

Ренин вытер стекла трубы и приложил к ней глаз. Несколько секунд он молчал и затем проговорил взволнованным голосом: