Джон Карр - Под покровом ночи

— Итак?

— Герцог де Салиньи, которого вы, вероятно, увидите сегодня, — это состоятельный, симпатичный и еще молодой человек, — продолжал Банколен. — Сегодня он женился на очаровательной молодой женщине. Вы бы сказали, что это настоящая любовная история для кино. Сегодня вечером, как мне стало известно, они находятся здесь.

Графенштайн насмешливо фыркнул:

— В наше время мы отправлялись в свадебное путешествие. Мы относились к свадьбе куда серьезнее. Это плохо, Банколен. На умы явно действует…

— Современные молодожены, — задумчиво прервал его Банколен, — кажется, видят в уединении что-то не очень приличное. Они считают, что на публике вы должны вести себя так, будто уже лет двадцать, как женаты, а наедине словно не женаты вообще. Впрочем, мне нет до этого дела. Для подобного небрежного отношения друг к другу есть более серьезные причины… Кто-нибудь из вас слышал о невесте?

— Я не понимаю… — Графенштайн беспокойно заерзал.

— Новобрачная — мадам Луиза Лоран. Четыре года назад она вышла замуж за некоего Александра Лорана. Вскоре после свадьбы его приговорили к содержанию в сумасшедшем доме за преступление в состоянии помешательства.

— Ах! — воскликнул Графенштайн, стукнув по столу. — Уж не тот ли это Александр Лоран, кого я осматривал?!

— Да, доктор. Насколько я понимаю, это был ваш любимый случай. Помню, в связи с ним вы написали несколько научных статей.

Доктор живо поправил очки и устроился поудобнее.

— Ну конечно, месье Лоран! Разумеется, я его помню. Что вы хотите знать?

— Просто расскажите о нем. Мне нужна какая-нибудь подсказка… отправной момент для размышлений.

— Ну, лично мне казалось, — начал Графенштайн, — что это типичный случай гиперестезии — повышенной болевой чувствительности. Убийство на почве вожделения. Но я никогда не слышал, чтобы пациент предпринимал попытку подобного убийства в отношении собственной жены. Вскоре после свадьбы этот мистер Лоран напал на жену с бритвой! К счастью, она нашла в себе силы оказать сопротивление и сумела выбежать из комнаты, заперев его там, пока не подоспела помощь.

Банколен достал из кармана несколько конвертов и карандаш. Вычеркивая пункт за пунктом, он писал рядом какое-то длинное слово, отделяя его от прежнего равным расстоянием. Банколен задумчиво пускал дым колечками и следил за тем, как они плавно поднимаются вверх.

— Я как раз находился в Туре, и меня пригласили осмотреть его. Это было поразительно! Его мозг работал с изуми тельной ясностью. Держался Лоран спокойно. С ним было приятно разговаривать. Я не обнаружил у него никаких умственных отклонений. Казалось, пациента это несколько изумило. Но я установил кое-какие признаки наследственной эпилепсии. Никаких физических недостатков, если не считать легкой близорукости, появившейся вследствие слишком напряженных занятий. Лоран был высокого роста, пропорционально сложен, без малейших признаков анатомического вырождения. Он носил темную бороду и очки; взгляд карих глаз был спокойным, но очень проницательным. Смертельная бледность лица подчеркивала своеобразный широкий разрез немного выпуклых глаз.

Он оказался исключительно образованным лингвистом. Превосходно, без малейшего акцента говорил на немецком. «Я могу объяснить свое заболевание, — заявил он мне, при этом абсолютно бесстрастно! — Но если у меня в мозгу имеется какая-либо ассоциация вожделения убийства, то мне об этом неизвестно. Не думаю, что это имеет отношение к наследственной болезни. Скорее всего, это связано с книгами, которые я читал».

Доктор Графенштайн говорил медленно, обдумывая каждое слово.

— «Всему причиной крайнее истощение нервной системы, — говорил мне Лоран. — С одиннадцати лет — я был не по годам развит, если эта подробность вам поможет, — я выбирал книги по одной теме. Шерр, Фридрих, Десуар — из Средних веков; Суэтониус, Фридландер из того времени, что называют порочным Римом (а вы читали Видемейстера?); особенно хроники Борджиа, маркиза де Сада; „La Vie de Gilles de Rais“. [1] «Жизнь Жиля де Рэ» (фр.) — Графенштайн помолчал. — Простите, сразу не могу припомнить все работы, которые он перечислил. Помню, что он любил писателей с богатым воображением — Бодлера, де Куинси, По. Двух последних он с такой же легкостью читал на английском, как и на немецком.

„На меня находит это наваждение, — сказал он, — иногда внезапно, но чаще как результат длительных и неторопливых размышлений. Я начинаю думать, что было бы приятно видеть кровь — кровь мужчины, женщины, какого-нибудь животного. Я не испытывал к ним вожделения. Такое впечатление, будто меня мучит голод и убийство могло бы меня насытить; или скорее такое чувство, какое человек испытывает, разглядывая какую-нибудь картину или статую. Это очень сильное желание“.