Жорж Сименон - Письмо следователю

Мало-помалу я понял это, понял и многое другое.

Я как бы медленно перебирал четки.

Каждому из нас необходима отдушина, некий круг тепла и света, но где его искать, когда ты один в большом городе?

Мартина нашла его в барах. В коктейлях. Алкоголь давал ей на несколько часов ту веру в себя, в которой она так нуждалась. А мужчины, которых она встречала в злачных местах, неизменно проявляли готовность помочь ей поверить в себя.

Я ведь признался вам, что мог бы стать одним из завсегдатаев «Покер-бара», и меня даже подмывало им стать. Я тоже легко сделался бы там предметом восхищения, в котором мне отказывали дома, я тоже нашел бы там женщин, которые дали бы мне иллюзию любви.

Но Мартина была смиренней, чем я. Я мог хотя бы уходить в себя; она была не способна на это, господин следователь.

Несколько рюмок спиртного, несколько комплиментов, отдаленное подобие восхищения перед ней разом лишали ее всякой воли к сопротивлению.

Разве не то же самое происходит с каждым из нас — с вами, со мной, с самыми умными, самыми стойкими?

Кому из нас не случалось искать в самых злачных местах, в самых продажных ласках капельку успокоения и веры в себя?

Мартина шла с вовсе или почти незнакомыми мужчинами. Шла в гостиничные номера. Ее ласкали в собственных машинах и в такси. Я уже говорил, что пересчитал всех, кто спал с нею. Знаю их всех. Знаю в деталях каждый их жест.

Понимаете наконец, почему нас одолевала такая властная потребность говорить друг с другом и почему пустые часы, часы, которые у нас воровали, были форменной пыткой?

Но Мартина не только не находила желанного умиротворения, не только напрасно искала ту веру в себя, которая дала бы ей хоть видимость равновесия, — она сохраняла достаточно ясную голову, чтобы сознавать, что скатывается все ниже и ниже.

Когда по дороге в Ла-Рош мы встретились с ней под дождем на вокзале в Нанте, где оба опоздали на поезд, она дошла до предела, не могла больше бороться и была согласна на все, даже на отвращение к самой себе.

Она была — прости за кощунство, Мартина, но ты-то меня поймешь! — похожа на женщину, которая поступает в публичный дом, только бы пожить спокойно.

Чудо все: и то, что я встретил ее; и опоздание, которое свело нас лицом к лицу; но самое большое чудо в том, что я, человек не особенно умный и, в отличие от иных своих коллег, почти не задумывавшийся над подобными вопросами, я, Шарль Алавуан, ночью, когда был во хмелю, как, впрочем, и Мартина, ночью когда мы грязно глушили отвращение к себе, шляясь по липким от дождя улицам, внезапно все понял.

Даже не то чтобы понял. Понял я не сразу. Скажем так: различил в черном мраке, где мы барахтались, слабый дальний огонек.

Подлинное чудо в том, что мне захотелось — бог весть почему: может быть, оттого, что я тоже чувствовал себя одиноким, что меня иногда тянуло плюхнуться на скамью и больше не вставать, что во мне теплилась некая искра, что я сгорел еще не до конца, — мне захотелось добраться до этого родного мне огонька и все понять, а безотчетного желания оказалось достаточно, чтобы я преодолел все препятствия.

В тот момент я не знал, что это любовь.

Моего сокамерника только что увели в комнату для свидания — к нему пришли.

Это тот самый похожий на молодого быка парень, о котором я вам писал. Я долго не знал, как его зовут, да это меня и не интересовало. А зовут его Антуан Бельом и родом он из Луаре [11].

В конце концов я узнал также, почему он вечно хмур, губы горько кривятся, в глазах злоба. Его, как он выражается, «купили», господин следователь. У следствия не было достаточно веских улик для предания его суду. А он этого не понимал. Думал, что «сгорел», и продолжал запираться лишь из принципа, рисовки ради. Тогда следователь, ваш коллега, предложил ему своего рода сделку.

Предполагаю, что разговор у них шел не в столь откровенных выражениях. Но я верю тому, что рассказал мне Бельом. Его пугали каторгой, застращали до того, что с его бычьего лба градом покатился холодный пот.

Потом, решив, что он готов, ему деликатно намекнули на возможность договориться.

Он должен сознаться, а за это убийство представят неумышленным, поскольку орудием его оказалась бутылка, случайно попавшаяся под руку на стойке кабачка; будут также учтены раскаяние подсудимого, его примерное поведение во время следствия и на суде; короче, ему обещали или, по крайней мере, внушили надежду, что он отделается десятью годами.