Жорж Сименон - Стриптиз

Мари-Лу вообще-то тоже оказалась на высоте. Она не стала над ней подшучивать, сразу же стала серьезной, заявив:

— Не бойся. Я никому не скажу.

И рассказала ей о том, что сама однажды переспала с этим мальчиком.

Совершенно случайно, когда зашла как-то во второй половине дня в «Монико» за платьем и хозяин отсутствовал. Это произошло в глубине служебного помещения, среди бутылок и картонных шляп, в то время как по другую сторону двери с окошечком выметали серпантин две старые уборщицы.

Мари-Лу знала, что у Селиты это все было иначе, чем у нее, ибо толстушка обладала еще одним качеством, которое нельзя было не признать. Она понимала свое приниженное состояние. Она ясно сознавала, что находится на самой нижней ступени социальной лестницы, и воспринимала себя как простую служанку, которая предпочла зарабатывать на жизнь, раздеваясь перед публикой, вместо того чтобы чистить кастрюли и мыть полы.

Наташа производила на нее сильнейшее впечатление тем, что читала серьезные книги и заметно было, что она образованная. Селита же в глазах Мари-Лу стояла еще выше. Не только потому, что у нее был отец-знаменитость, но и потому, что она была настоящей танцовщицей и выступала на большой парижской сцене.

Кетти тоже происходила из народа и провела свою юность в бедной савойской деревне. Но, как она любила заявлять, была сторонницей равноправия, и поэтому ее никто не восхищал — ни богатые, ни образованные люди, за исключением, впрочем, докторов, к которым она питала глубокое, бессознательное почтение, может быть, оттого, что противопоставляла их священникам, вызывавшим у нее ненависть со времен ее католического детства.

Было уже половина первого, когда ушел наконец журналист. Хозяин проводил его до двери и постоял некоторое время с ним на улице. Вернувшись, Леон направился к кассе, чувствуя себя несколько униженным из-за того, что должен обязательно отчитываться во всем перед женой. И едва он начал с ней говорить, как сразу же нахмурил брови, потому что американский офицер в штатском подсел за стол Мадо и завязал с ней беседу.

От Людо Селита позже узнала, что Леон говорил мадам Флоранс:

— Жюльен Биа того же мнения, что и я. Он находит, что она великолепна, и советует мне подписать с ней контракт на длительный срок.

Мадам Флоранс ответила:

— Большинство из них в первые вечера великолепны.

Это было действительно так. Точнее говоря, это было или все, или ничего.

Или они, охваченные паникой, проваливались, а то и просто убегали, или же сама их неумелость, волнение, которое они испытывали, представ перед публикой, все это действовало на зрителей и приносило поначалу некоторый успех.

И только позже, когда они принимались создавать настоящий номер, возникали серьезные трудности, и крайне редко кому удавалось их преодолеть.

Так что владельцы кабаре попадали порой в затруднительное положение, не зная, как обновлять программы.

Но мог ли Леон после прогулки на острове не быть оптимистом?

— Она поняла. Эта девочка оказалась гораздо умнее, чем я думал. Вводит в заблуждение робкий вид. А ты знаешь, что она сказала журналисту:

«Обязательно нужно, чтобы у зрителей складывалось впечатление, что они видят не выступление артистки, а просто застают женщину в интимной обстановке, когда она раздевается». Она добавила: «А так как я не артистка и у меня нет никакого опыта, то для меня это будет нетрудно.

«Если только приобретаемый опыт не заставит вас невольно измениться», резонно заметил наш друг Биа.

А она в ответ:

«Я постараюсь остаться такой, какая я есть, и не буду менять ни образ жизни, ни взгляды».

Было уже половина второго, когда Людо пересказал этот разговор Селите, а хозяйка тем временем, сославшись на то, что она с самого начала вечера испытывает боль, отправилась домой, чтобы лечь, хотя она крайне редко оставляла кабаре на попечение мужа.

Селита задалась вопросом, а не был ли этот уход своеобразной уловкой, довольно наивным способом произвести впечатление на Леона, но все же никуда не денешься от того, что мадам Флоранс уже в течение некоторого времени плохо выглядит и ездила на прием к гинекологу.

А дела с Мадо зашли значительно дальше, чем предполагали, и было невозможно сказать, кому пришла в голову эта почти гениальная идея — самой Мадо или Леону?

Когда Леон разговаривал с женой сразу после ухода журналиста, он пересказал ей то, что заявила Мадо Жюльену Биа:

— «Постараюсь остаться такой, какая я есть, не буду менять ни образ жизни, ни взгляды».