Жорж Сименон - Суд присяжных

— Но…

— Послушай! Я терпелив, но в меру. Если через пять минут тебя не будет на улице, я вернусь, и тогда ты пожалеешь! Поняла?

Он вышел из дворика, не удостоив взглядом лежащих в шезлонгах женщин, быстро прошагал метров сто, остановился напротив какого-то дома и стал ждать.

Малыш Луи не посмотрел на часы — и поступил правильно. Только минут через пятнадцать открылась маленькая дверь и крадучись вышла встревоженная Луиза в коричневом шерстяном костюме, с фибровым чемоданчиком в руке.

Она шла рядом с ним, еле поспевая и тревожно оглядываясь через каждые десять шагов, потом взяла его под руку и с горечью сказала:

— Мне кажется, ты делаешь глупости.

В автобусе они ехали молча. В Ницце вышли на площади у «Калифорнии», и Малыш Луи, по-прежнему не говоря ни слова, выбрал захудалую трехэтажную гостиницу и снял номер на неделю.

В комнате не было умывальника. На кровати лежало дешевое грубое покрывало. На треножнике из бамбука стоял умывальный таз.

— Я знаю, что делаю, — вдруг прервал молчание Малыш Луи. — И не Жэну, как он ни хитер, меня учить.

В окно вливалась тихая прохладная ночь. С улицы доносился шум проезжавших машин.

— Должен сказать тебе, мне всегда претило, что ты находишься в таком заведении.

Видно, несколько часов, проведенных в автобусе, его разморили. По крайней мере, он был внимателен, даже нежен.

— Ну что ж ты стоишь! Будь как дома. Или не довольна, что я тебя оттуда увез?

— Я думаю только о том, что теперь будет.

И тут его прорвало. Малыш Луи редко в своей жизни так много говорил. Он ежеминутно подходил к окну и выглядывал на улицу, словно его воодушевляли мерцавшие вдали огоньки.

— Вот увидишь, я обделаю все почище, чем Жэн. На, возьми для начала! — И он вынул из кармана недорогое гранатовое колечко, украшенное потускневшими жемчужинами.

— Она подарила мне его вчера. Она дарит мне все, что я хочу. В бумагах у нее я нашел квитанцию на норковую шубу, сданную на лето на хранение.

— А кто она такая?

— Прежде всего, фамилия ее не д'Орваль, как она утверждает. По документам она вдова Ропике, урожденная Сальмон. Ясно одно: живет как живется, ничего не делая, и пишет письма нотариусу в Орлеан.

— Зачем?

— А я почем знаю? Завтра или послезавтра ты случайно окажешься в казино, когда мы с ней будем там, и я представлю ей тебя как родственницу.

Луиза покорно слушала, не выказывая ни малейшей заинтересованности. Чтобы хоть чем-то заняться, она привела в порядок белье и одежду, которые успела с собой захватить, и перестелила по своему вкусу постель.

— Вчера я ее первый раз отлупил. Стою я себе в коридоре, болтаю с соседкой — есть там одна цыганка. Она всегда приоткрывает дверь, как только заслышит мои шаги.

Вдруг, как на грех, появляется старуха и поднимает шум.

— А что она потом сказала?

— Когда?

— Когда ты ее поколотил.

— Просила прощения. Упрашивала, чтоб я ее не бросал. Клялась, что покончит с собой, если я уйду. Знаешь что, давай прошвырнемся! Еще нет двенадцати.

Они прошлись по молу. Луиза повисла на руке Малыша Луи, а он, сунув руки в карманы, нарочно делал большие шаги, чтобы заставить ее семенить, — пусть помнит о его превосходстве.

Они шли молча, сталкиваясь с людьми, чьи лица с трудом можно было различить во мраке, иногда останавливаясь, чтобы посмотреть на освещенную виллу или затормозившую машину. И вдруг ни с того ни с сего Малыш Луи выпалил:

— Жэн и вся его бражка — круглые идиоты.

У него накипело, и это прорывалось постепенно, в сумбурных фразах:

— Всегда у них так будет… А все оттого, что ума не хватает… Из них всех стоящий парень один Лионец, потому что у него есть опыт. Но и этот думает о себе, что он пуп земли.

— Как тебе кажется, мы на нее не нарвемся?

— На кого это?

— Да на твою старуху.

— Можешь не беспокоиться. В эти часы она всегда торчит в казино, но ставит редко и только по сто су…

Мне кажется, она скуповата.

Он отвечал на ее вопросы, а сам думал о Жэне, Чарли, Лионце, Титеве — обо всех тех, кого называли «марсельцами», об этих парнях, которые никогда не принимали его всерьез.

«Оставался бы ты лучше краснодеревщиком», — частенько твердили они ему.

Это и было его ремеслом, настоящим ремеслом.

Когда в начале войны мать его бежала из Лилля от немецкой оккупации, она осела, бог весть почему, в деревушке Ле-Фарле, между Тулоном и Каркераном. У нее на руках было двое малышей, муж еще на родине умер от чахотки, и пришлось наниматься поденщицей.