Жорж Сименон - В тупике

— …она хотела бы, чтобы вы приехали к завтраку в «Мимозы». В полдень за вами придет машина…

— Это все?

Владимир надел фуражку и вышел на сходни. На середине мола он встретился с Блини, оба остановились.

— Туда собрался? — спросил Блини по-русски.

— Еще не знаю.

— Хозяйка придет?

— Может быть.

Они уже отошли довольно далеко друг от друга. Блини обернулся и крикнул, все так же по-русски:

— Если увидишь ее, попроси денег. У меня кончились. Владимир что-то буркнул, двинулся дальше, открыл дверь кафе Полита и, усевшись на диванчик у окна, отодвинул занавеску. А вице-мэр все никак не мог заставить себя пойти одеться.

— Тони утверждает, что сегодня день свечи, — сказал вице-мэр часом позже, в то время как Лили накрывала стол ковриком для игры в белот [2]. — А я помню, что в это воскресенье освящают ветки самшита.

Человек по кличке Итальянец, хоть он и был таким же французом, как остальные, нахмурил брови:

— А разве у нас сегодня не Вербное воскресенье? Эй, Полит! Тащи-ка сюда календарь…

Календаря не нашлось. Вице-мэр тасовал карты. Он наконец-то оделся, лицо его было свежевыбрито и чуть присыпано тальком.

Полит тоже привел себя в порядок и, хоть на туристов рассчитывать не приходилось, все же надел белый костюм и поварской колпак.

— Ты что же не играешь, Полит?

— Пусть меня пока немой подменит… Да я сейчас вернусь.

Он мешал в печке кочергой. Немой уселся за карточный стол и улыбался, делая понятные всем знаки.

— С чего бы стали втыкать гвозди в свечи? — спросил вице-мэр, которому эта история не давала покоя.

— Уж не знаю, а только знаю, что втыкают!

А Владимир знал. Он сидел на расстоянии двух столиков от них, поставив локти на стол, глядя на стоявшее перед ним блюдо с оливками и полупустой стакан. Он-то помнил пасхальную свечу в московской церкви, в нее втыкали черные гвозди, образуя из них крест, и воздух был насыщен ладаном и пением хора.

Время от времени он вздрагивал и бросал украдкой взгляд на опустевшую палубу яхты. Девушка ушла вниз вместе с Блини. Она, должно быть, смотрит сейчас, как Блини, по своему обыкновению, стряпает и возбужденно несет какую-то чушь.

А вдруг он вздумает открыть шкатулку? Вдруг Элен видела, что сделал Владимир? И заметила, что он вспыхнул, как человек, пойманный с поличным?

Но ведь она так его презирала! Скорее всего, девушка ни на что не обратила внимания! По всей вероятности, просто удивилась, что Владимир оказался тут, в то время как она и не слышала, как он поднялся на борт яхты.

— Вот этот и вон тот…

Для человека, не знающего, в чем дело, эти слова не имели никакого смысла. Их твердил Блини, все еще, после нескольких лет, не усвоивший толком французского языка. Он охотно брался за любую работу, требующую терпения и внимания, ему нравилось крыть лаком ялики или стряпать лакомые блюда, в особенности русские или кавказские.

Его, кстати, и прозвали-то Блини, оттого что блины удавались ему на славу.

— Вот этот, — объяснял он, — и вон тот…

Он улыбался. Красногубый рот открывался во всю ширь, зубы сверкали. Черные волосы его слегка вились, глаза были красивые, темно-карие. Но самым удивительным было то, что, уже перевалив за тридцать лет, он все еще сохранил так много детского.

Точнее говоря, он напоминал подростка-мулата. Но мулаты очень рано расстаются со своей грацией молодого зверька, с невинной веселостью, с детской нежностью.

Блини в свои тридцать пять лет был красивым и ласковым, как тринадцатилетний египтянин.

— Вот этот и вон тот… Владимир поднял голову.

— Повторим, Лили! — заказал он, оттолкнув от себя пустой стакан.

Немой засмеялся, глядя на него, и повертел пальцем у виска, показывая, что Владимир опять напьется до беспамятства.

Остальные играли в белот, кричали, шутили, с размаху швыряли карты на стол.

Владимир их даже не слышал. Он подвинул к себе валявшуюся тут газету, привезенную из Ниццы, прочитал два-три заголовка и бросил ее.

Ему было не по себе. Хотелось, чтобы все, что должно случиться, поскорее случилось и не было бы соблазна восстановить все как было.

— Мамаша Электра сегодня не придет? — поинтересовался Полит, стоя на пороге кухни.

— Вряд ли.

— Грехи замаливает?

Владимир пожал плечами. Шутка уже никого не смешила — слишком часто ее повторяли.

А мамаша Электра, как называл ее Полит, в пять часов утра была пьяна вдрызг. Ну и что такого? Теперь она спала в своей спальне, среди разбросанных как попало вещей, а ее гости бродили по вилле.