Жорж Сименон - Мегрэ и господин Шарль

— Пусть то же проделают и с телефоном конторы. Потом отправляйся спать.

— Спасибо, шеф.

Мегрэ пробежал глазами ожидавшую его почту, подписал несколько бланков, сходил доложить начальнику, как продвигается дело.

— Вы снова идете туда?

— Да. Думаю, что к себе эти дни буду заглядывать не часто.

Знал ли начальник уголовной полиции, что его место предлагали именно Мегрэ? Он не сделал и намека, но Мегрэ показалось, что тот обращается к нему с большим уважением.

Появившийся Лапуэнт выглядел не блестяще. Он отвез комиссара на бульвар Сен-Жермен.

— Мне с вами подняться?

— Поднимись. Может, надо будет кое-что записать.

— Я взял с собой блокнот.

Мегрэ чуть было не остановился на первом этаже, но раздумал и поднялся на второй. Дверь ему открыла молодая горничная Клер Марель, которая скорчила недовольную мину.

— Если вы хотите видеть мадам, сразу предупреждаю: она спит.

Мегрэ тем не менее вошел в прихожую, Лапуэнт — за ним.

— Присядьте, — сказал комиссар, показывая молодой женщине на стул.

— Мне не разрешено здесь рассиживаться.

— Вам разрешено делать то, что я велю.

В конце концов она уселась на кончик стула, обитого кожей.

Именно за это некоторые и ругали Мегрэ. Чиновнику, занимающему его положение, полагалось вызывать свидетелей к себе в кабинет, а что до ночного посещения кабаре, то туда он должен был бы послать инспектора.

Мегрэ зажег трубку, и Клер Марель строго на него взглянула, как будто он допустил какую-то неловкость.

— В котором часу вернулась ваша хозяйка вчера вечером?

— Чтобы вернуться, нужно сначала выйти.

— Если вам так больше нравится, в котором часу она вышла?

— Я об этом ничего не знаю.

— Вы спали?

— Повторяю вам: она не выходила из дому.

— Уверен, что, учитывая вашу преданность и то состояние, в котором она находится почти каждый вечер, вы сначала укладываете ее в постель, а потом уже идете спать сами.

Горничная была довольна мила, но упрямый вид, который она на себя напускала, не шел ей. Смотрела она на Мегрэ нарочито равнодушно.

— Ну и что из этого?

— Так вот, могу вам сказать, что она вернулась около половины двенадцатого.

— Имеет она право подышать свежим воздухом или нет?

— Вы не начали волноваться, когда увидели, что она собирается выйти? Ей стоило такого труда держаться прямо.

— Вы ее видели?

— Ее видел один из моих инспекторов. А знаете, почему она вышла в такой час?

— Нет.

— Чтобы позвонить из уличной кабины. Кому она обычно звонила до последнего времени?

— Никому. Своему парикмахеру. Поставщикам.

— Я говорю о разговорах более интимного свойства. Парикмахеру не звонят в одиннадцать вечера, портнихе и сапожнику — тоже.

— Я ничего не знаю.

— Вам ее жалко?

— Да.

— Почему?

— Потому что ее угораздило выйти замуж за такого человека. Она могла бы вести жизнь, на которую имела право, — светскую жизнь: выходить в гости, принимать друзей…

— А муж мешает ей это делать?

— Она его не интересует. Зато пропадает он из дому иногда на целую неделю, а теперь его нет больше месяца.

— Где, вы думаете, он может быть?

— У какой-нибудь девки. Ему нравятся только девки, которых он подбирает Бог знает где.

— Он предлагал вам переспать?

— Хотела бы я посмотреть, как бы у него это вышло!

— Хорошо. Позовите мне кухарку, а пока я буду с ней говорить, разбудите хозяйку и скажите, что я хочу встретиться с ней минут через десять.

Клер нехотя подчинилась, смерив подмигнувшего Лапуэнту Мегрэ гневным взглядом.

Кухарка Мари Жалон была довольно толстой квадратной коротышкой; она с любопытством впилась в комиссара взглядом, словно в восторге, что видит его во плоти и крови.

— Присаживайтесь, мадам. Мне уже известно, что вы в этом доме с давних пор.

— Сорок лет. Я уже была тут, когда отец месье…

— Здесь что-нибудь изменилось с тех пор?

— Все изменилось, мой добрый месье. С тех пор как здесь появилась эта женщина, не знаешь, как и жить. Порядка никакого. Едят когда ей вздумается. Бывает, она целый день не ест, потом посреди ночи слышу шум в кухне и застаю ее роющейся в холодильнике.

— Думаете, ваш хозяин переживает из-за этого?

— Конечно. Только молчит. Я никогда не слышала, чтобы он жаловался, но знаю, что он просто смирился. Я помню его, когда ему не было и десяти и он все время крутился около меня. Еще тогда он был робким.

— Значит, по-вашему, он робкий?

— Еще какой! Если бы вы знали, какие только сцены он ни выдерживал, и руки на нее не поднял.