Жорж Сименон: Мегрэ и инспектор Недотепа

— Дамбуа, вы мне не посветите фонариком?

Он осторожно развернул свернутый листок, и в свете электрического фонаря вспыхнули огоньками мелкие сверкающие камешки — неоправленные бриллианты.

— Значит, мотив преступления никак не ограбление, — буркнул бригадир. — А повод к самоубийству никак не нищета… Что вы об этом думаете, патрон?

— Вы уже опросили соседей?

— Инспектор Лоньон как раз сейчас этим занимается…

По крутому участку дороги каждые три минуты, резко тормозя, спускался автобус. И каждые три минуты ему навстречу, переключая передачи, с натугой поднимался другой автобус. Мегрэ уже два или три раза поднимал голову, привлеченный хлопками глохнущих моторов.

— Любопытно… — пробормотал он, обращаясь к себе самому.

— Что любопытно?

— Что на любой другой улице мы бы обязательно получили свидетельские показания по поводу выстрела…

Вот увидите, от соседей Лоньон ничего не добьется. А все из-за этого спуска, на котором карбюраторы стреляют…

Он не ошибся. К бригадиру приближался Лоньон, которого коллеги за вечно недовольный вид прозвали инспектором Недотепой.

— Я опросил человек двадцать… Или они ничего не слышали — большинство в это время слушают радио, а сегодня Парижская станция как раз передавала праздничный концерт, — или отвечали, что у них тут целый день как будто стреляют… Они уже привыкли… Только одна старуха, из второго дома направо, с седьмого этажа, полагает, что слышала два выстрела… Только мне пришлось повторять ей вопрос несколько раз, потому что она глухая как пробка… Консьержка подтвердила…

Мегрэ сунул бумажник себе в карман.

— Сфотографируйте тело, — сказал он Дамбуа. — А когда фотографы закончат, отправьте в Институт судебной медицины и попросите, чтобы вскрытие делал доктор Поль. Теперь с револьвером. Когда снимете отпечатки, отправьте на экспертизу к Гастин-Ренетту.

Инспектор Лоньон, наверное уже видевший в этом деле возможность отличиться, со свирепым видом рассматривал тротуар, засунув руки в карманы, и дождь струился по его насупленному лицу.

— Вы со мной, Лоньон? Поскольку это ваш участок…

Они вместе пошли по правой стороне улицы Ламарк.

Она казалась пустынной, на всем ее протяжении свет пробивался только из двух маленьких кафе.

— Вы меня простите, старина, что я влез в дело, которое меня не касается… Просто есть одна вещь, которая мне покоя не дает… Даже сам не знаю, что именно…

Но что-то здесь не так, понимаете?.. Конечно, официальное расследование проводите вы.

Но инспектор Лоньон не зря носил прозвище Недотепы. На авансы комиссара он отвечал молчанием.

— Не знаю, понимаете вы или нет… Когда такой тип, как Стан Убийца, знавший, что у него осталась всего одна ночь, потому что утром его арестуют, к тому же больше месяца чувствовавший, что я наступаю ему на пятки…

Защищаться до последнего, как хищный зверь, каким он и был, и предпочесть гильотине пулю в лоб — это прекрасно вписывалось в характер Стана. Но уходить в одиночку он не желал, и с последним вызовом, в последнем приступе ненависти к обществу уложил на месте двух следивших за ним инспекторов.

И все это выглядело вполне объяснимо. Даже его телефонный звонок Мегрэ, в котором он видел личного врага, даже его последние проклятия, этот последний отчаянный всплеск злобы…

А ведь об этом телефонном звонке никогда не писали в газетах. Знали о нем лишь несколько коллег Мегрэ. Но вот слова, криком прозвучавшие нынче вечером из аппарата в Центральном полицейском участке, совсем не вязались с тем немногим, что уже удалось узнать о мелком торговце бриллиантами.

Насколько позволял судить беглый осмотр, человек этот не отличался размахом, зарабатывал себе на жизнь понемножку и был, скорее всего, — комиссар готов был поклясться — неудачником. И в торговле бриллиантами, как в любом другом деле, есть свои господа и свои бедняки.

Мегрэ знал большое кафе на улице Лафайет, служившее своего рода центром этого бизнеса. Крупные торговцы, сидя за столиками, принимали здесь скромных перекупщиков, которым выдавали для продажи по нескольку камешков.

— Здесь… — сказал Лоньон, останавливаясь перед домом, похожим на все остальные дома этой улицы. Это было уже старое семиэтажное здание, в нескольких окнах светились огни.

Они позвонили. Дверь открылась, и они увидели, что в каморке консьержки еще горит свет. За стеклянной дверью были видны кровать, неопределенного возраста женщина с вязаньем в руках и мужчина в войлочных тапочках, распахнутой на волосатой груди рубашке без воротничка, читавший газету. Из радиоприемника лилась музыка.