Джон Карр - Игра в кошки-мышки

— Аминь, — сказал священник.

В глазах осужденного продолжало стоять то же непонимающее выражение. Внезапно он встрепенулся.

— Это неправда, — сказал он. — Я никогда не хотел обижать ее! И никогда этого не делал! Боже мой, да я и не мог обидеть Полли.

Судья Айртон в упор посмотрел на него.

— Вы виновны, и сами знаете это, — ровным голосом сказал он. — Уведите арестованного.

В задних рядах небольшого переполненного зала выездной сессии суда поднялась с места девушка в легком летнем платье и стала протискиваться к выходу. Она чувствовала, что больше не в силах выносить запахи этого помещения. Она спотыкалась о тяжелые ботинки, она обоняла тяжелое дыхание возбужденных растерянных зрителей.

Ее спутник, плечистый молодой человек, одетый с чрезмерной изысканностью, заметно удивившись, последовал за ней. Под ногами девушки захрустел брошенный кем-то пакет из-под чипсов. Прежде чем она добралась до стеклянной двери, ведущей из зала заседаний, мисс Констанс Айртон успела услышать шепоток комментариев.

— Он прямо не как человек, точно? — прошептал какой-то голос.

— Кто?

— Да судья.

— Этот? — с удовлетворением произнес женский голос.

— Уж он-то пару вещей знает, это точно. Разбирается в них досконально! И уж если виновен — ну, только держись!

— Ну да, — согласился первый голос и закрыл обсуждение, — так гласит закон.

Холл за пределами зала был переполнен. Констанс Айртон, миновав короткий коридор, вышла в небольшой садик. Он был зажат между тыльной стороной здания суда из серого камня с одной стороны и такого же цвета церковью — с другой. Хотя стоял только конец апреля, поистине летняя жара этого весеннего дня заставила набухнуть кучевые облака над этим маленьким городком одного из западных графств.

Констанс села на скамейку в центре садика, рядом с выщербленной и потемневшей статуей человека в парике. Констанс исполнилось всего двадцать один год. Она была хорошенькой и свежей блондинкой, которая весьма продуманно выбирала себе косметику и прически. Но если не считать общения с друзьями в Лондоне, речь ее не отличалась такой же продуманностью. Взгляд ее глаз — удивительно карих, с темными бровями, контрастирующими с нежной кожей и пышной прической, — обежал садик.

— Здесь я играла, — сказала она, — когда была маленькой.

Ее спутник пропустил слова Констанс мимо ушей.

— Значит, это твой отец, — кивнул он в сторону здания суда.

— Да.

— Опасный противник, не так ли?

— И вовсе нет, — резко возразила девушка. — То есть… ох, я и не знаю, что он собой представляет, честное слово. И никогда не знала.

— Жесткий?

— Да, случается. Но я никогда не видела, чтобы он выходил из себя. Сомневаюсь, что ему вообще это свойственно. Он никогда не бывает многословен. И… послушай, Тони.

— Да?

— Мы делаем ошибку, — сказала Констанс, водя носком туфельки по гравию дорожки и не отрывая от него взгляда. — Скорее всего, сегодня мы его не увидим. Я забыла, что сегодня последний день выездной сессии. Затем следует целый ряд церемоний, шествий и всего прочего; он по традиции выпивает со своим помощником и… и… словом, у нас не получится. Нам лучше вернуться на вечеринку Джейн. А завтра мы сможем отправиться в «Дюны» и повидаться с ним.

Ее спутник сдержанно улыбнулся:

— Боишься столкнуться с трудностями, моя дорогая?

Протянув руку, он коснулся ее плеча. Ее спутник представлял собой один из типов самоуверенных мужчин, которые вызывают мысль о выходцах из Южной Европы и о которых Джейн Теннант однажды сказала, что они всегда заставляют женщину чувствовать, будто дышат ей в затылок.

Несмотря на его английские имя и фамилию Энтони Морелл, его можно было бы принять за типичного итальянца: с оливковой кожей, очень белыми крепкими зубами, живыми выразительными глазами под мохнатыми бровями и густыми волосами, отливавшими на солнце синевой. Его портрет дополняли очаровательная улыбка и изысканные манеры. Кроме того, у него было умное застенчивое лицо, не лишенное, впрочем, и твердости.

— Боишься столкнуться с трудностями? — повторил он.

— Дело не в этом!

— Ты уверена, моя дорогая?

— Неужели ты не понимаешь? Просто сегодня он будет окружен людьми! А завтра отправится в свое бунгало, которое только что купил в Хорсшу-Бей. Там никого не будет, кроме женщины, которая ведет у него хозяйство. Разве не лучше было бы посетить его именно в это время?

— Я начинаю думать, — сказал Морелл, — что ты не любишь меня.