Жорж Сименон: Мегрэ в Нью-Йорке

Пароход прибывал на карантинный рейд в четыре утра, и большинство пассажиров еще спало. Некоторые только-только проснулись и ждали, когда загремит якорная цепь; однако несмотря на все обеты, которые они давали самим себе, лишь у горсточки обитателей кают хватило мужества подняться на палубу, чтобы поглядеть на огни Нью-Йорка.

Последние часы плавания были самыми трудными. Даже сейчас в устье Гудзона, в нескольких кабельтовых от статуи Свободы, пароход качала высокая волна. Шел дождь. Вернее, не шел, а моросил, и холодная сырость проникала всюду, пронизывала все; палубы стали темными и скользкими, бортовые ограждения и металлические переборки блестели, как лакированные.

Когда машины застопорились, Мегрэ надел прямо на пижаму тяжелое пальто и поднялся на палубу, где взад-вперед, вычерчивая зигзаги, большими шагами расхаживали какие-то тени; из-за килевой качки они оказывались у вас то чуть ли не над головой, то чуть ли не под ногами.

Покуривая трубку, Мегрэ смотрел на огни и на другие суда, ожидавшие прибытия санитарных властей и таможенников.

Он не заметил Жана Мора. А ведь прошел мимо его каюты — там горел свет — и, кажется, хотел постучать. Зачем? Мегрэ вернулся к себе, чтобы побриться. Он выпил прямо из горлышка глоток виноградной водки, которую г-жа Мегрэ сунула в чемодан.

Что было после? За пятьдесят шесть лет это было его первое плавание, и он очень удивлялся, что красота пейзажа не вызывает у него интереса и оставляет его равнодушным.

Пароход оживился. Слышно было, как стюарды тащат по коридору чемоданы, как звонят один за другим пассажиры.

Собравшись, Мегрэ вышел на палубу; мелкий пронизывающий дождь, превратившийся в туман, приобрел молочный оттенок; огни Манхеттена начали бледнеть.

— Вы на меня не сердитесь, комиссар?

К Мегрэ неслышно подошел юный Мора. Он был бледен; впрочем, у всех, кто находился в это утро на палубе, был плохой цвет лица и усталые глаза.

— За что?

— Вы же знаете, я слишком перенервничал, издергался. И когда они пригласили меня выпить…

Пассажиры слишком много пили. Это был последний вечер. Бар должен был скоро закрыться. И все, особенно американцы, пользовались последней возможностью нагрузиться французскими напитками.

Жану Мора едва исполнилось девятнадцать. Перед этим у него был долгий период нервного напряжения, поэтому опьянел он быстро и вел себя плохо — то плакал, то угрожал.

Мегрэ лег только в два ночи. Пришлось силой утащить Мора в его каюту; мальчишка там расскандалился, упрекал его, злобно кричал:

— Если вы знаменитый комиссар Мегрэ, это еще не значит, что вы можете обращаться со мной как с ребенком! Единственный человек — слышите? — единственный человек в мире, который имеет право мне приказывать, это мой отец!

Сейчас его терзал стыд, на сердце и в желудке было муторно, но Мегрэ положил свою лапищу ему на плечо, и Мора успокоился.

— Ничего, старина. Со мной тоже такое бывало.

— Я был зол, несправедлив. Все время думал об отце. Я так счастлив, что снова нашел его, что с ним ничего не случилось…

Стоя под дождем, Мегрэ курил трубку, смотрел на взлетающий на волнах серый катер, который, искусно маневрируя, подвалил к трапу. Чиновники, словно эквилибристы, поднялись на борт парохода и скрылись в капитанской каюте.

Трюмы отдраили. Уже работали кабестаны. Пассажиров на палубе становилось все больше; некоторые из них, несмотря на предрассветный сумрак, упорно щелкали фотоаппаратами. Одни обменивались адресами, обещали друг другу заходить, писать. Другие еще сидели в каютах и заполняли таможенные декларации.

Таможенники спустились, серый катер отвалил, но тут же подошли еще два катера с агентами иммиграционного бюро, полицейскими и санитарной инспекцией. В это время в столовой был сервирован легкий завтрак.

Когда Мегрэ потерял Жана Мора из виду? Впоследствии ему было труднее всего установить именно это. Он пошел выпить чашку кофе, потом раздал чаевые. Люди, которых он едва знал, пожимали ему руку. Он постоял в очереди, затем в салоне первого класса врач пощупал ему пульс и посмотрел язык, в то время как другие чиновники изучали его документы.

Внезапно на палубе началась суматоха. Мегрэ объяснили, в чем дело: на борт поднялись журналисты и фотографировали министра какой-то европейской страны и кинозвезду. Одна деталь позабавила Мегрэ. Какой-то журналист просматривал вместе с судовым администратором пассажирские списки и сказал своему коллеге что-то вроде (Мегрэ не освежал свои познания в английском с самого коллежа):