Джон Карр - За красными ставнями

— Но, сэр Генри…

— Ш-ш! Зовите меня мистер Герберт Моррисон или «папаша».

— Но я не могу называть вас так! — Морин была искренне шокирована. — Как бы то ни было, что это за суета за дверью?

Хотя после приземления стало гораздо теплее, сквозь запотевшие окна почти ничего нельзя было разглядеть. Но было очевидно, что туман рассеялся. Танжерский аэропорт, построенный в горной местности вблизи города, продувал сильный ветер.

Вокруг передвижного трапа, который подкатили к открытой двери, слышались крики и проклятия. Каждого пассажира, спустившегося по ступенькам, проворно оттесняли в сторону и выстраивали вместе с остальными вдоль самолета, как перед расстрелом.

— Ничего особенного, девочка моя, — презрительно фыркнул Г. М. — Когда испанцы, португальцы или арабы начинают орать друг на друга, а вы знаете не более дюжины слов, это звучит так, словно вот-вот произойдет убийство, хотя в действительности означает всего лишь спор из-за одной песеты в счете. Ш-ш! Понимаете…

К тому времени он уже находился у двери, где стюард кланялся так низко, как будто собирался пасть ниц. Вручив ему монету, Г. М. спустился на три ступеньки, не поднимая головы. Впереди, на расстоянии сорока футов, тянулось приземистое здание аэровокзала с рядом стеклянных дверей.

Тогда Г. М. поднял взгляд и увидел то, что находилось прямо перед ним. Его шея вздулась, а глаза выпучились под стеклами очков. Если бы он не держался за перила, то наверняка упал бы с лестницы.

— Гореть мне в аду! — прошептал он.

На сей раз возглас Г. М. не был лишен оснований.

Он едва слышал гром приветствий, казалось исторгаемый тысячами североафриканских глоток, который едва не снес с него шляпу. Его затуманенный взор сначала различил два ряда красных шелковых канатов, прикрепленных по краям к металлическим подпоркам, которые тянулись от подножия передвижного трапа к центральной двери здания, образуя широкий проход, разделяющий толпу надвое.

Взгляд Г. М. устремился вверх. Над центральной дверью виднелись три приветствия, сплетенные из ярких тропических цветов и пламенеющие на фоне буро-зеленых холмов. Все три были на разных языках и располагались друг над другом следующим образом:

Salud y Pesetas y Cosas Nuevas a SIR HENRY MERRIVALE! [4] Привет, песеты и новые дела сэру Генри Мерривейлу! (исп.)

Vive le Vieux Bonhomme, SIR HENRY MERRIVALE! [5] Да здравствует старый добряк сэр Генри Мерривейл. (фр.)

Салам алейкум, [6] Мир тебе (ар.). СЭР ГЕНРИ МЕРРИВЕЙЛ!

Последнее приветствие было написано арабскими буквами, которые мы не стали заставлять типографов воспроизводить. Но это было не все. За правым красным канатом неподвижно стоял оркестр из двадцати, главным образом медных, духовых инструментов. Каждый вновь прибывший мог сделать вывод, что оркестр составили танжерские полицейские. Над их смуглыми лицами белели шлемы, похожие на американские. Форменные рубашки и шорты имели цвет хаки светлого оттенка; белая перевязь пересекала свисток, прикрепленный к цепочке на шее, спускаясь через грудь к белому поясу с белой дубинкой. Вымуштрованные, они ожидали тайного сигнала, по которому заиграли прямо в лицо сэру Генри «Боже, храни короля!». Гражданское население за левым красным канатом приветствовало знатного гостя с не меньшим энтузиазмом.

Морин Холмс, стоя на ступеньке позади Г. М., робко заговорила ему на ухо:

— Боюсь, сэр Генри, кое-кто знает, что вы здесь.

— Ну… — пробормотал великий человек, очевидно еще не решив, как относиться к увиденному. Внезапно он встрепенулся: — Ой, девочка моя! Посмотрите туда!

Это был окончательный триумф. le moment supreme. [7] Наивысший момент (фр.). У центральной двери аэровокзала стояли два арабских мальчика лет девяти-десяти, в подозрительно белых куртках и брюках. Оба были облачены в красные фески с кисточками, что в наши дни символизирует всего лишь принадлежность к мусульманской вере. И оба склонялись по обеим сторонам предмета, напоминавшего свернутую в рулон широкую красную дорожку.

Повинуясь сигналу, мальчики метнулись вперед, как обезьяны. Красный ковер быстро развернулся перед трапом.

— Хм! — произнес сэр Генри Мерривейл с новыми нотками в голосе.

— Красный ковер для вас! — воскликнула Морин. — Разве это не чудесно?

— Ничего особенного, — отмахнулся Г. М. — Я равнодушен к таким вещам. — Поднеся ладони ко рту рупором, он крикнул: — Эй!

Учитывая, что оркестр оглушительно играл второй куплет «Боже, храни короля!», а зрители издавали такие громкие звуки, какие издают только в Танжере, следует удивляться тому, что даже Г. М. едва смог заставить услышать себя. Тем не менее это произошло.