Эллери Квин - Транедия Зет

Палач бесшумно выскользнул из своей ниши. Никто не произнес ни слова. Сев на корточки, он начал прикреплять что-то длинными пальцами к правой ноге приговоренного. Когда палач выпрямился, Друри Лейн увидел, что он присоединил к голой икре электрод. Быстро встав за спинкой стула, палач легко опустил металлический шлем на стриженую голову заключенного. Скальци сидел неподвижно, как статуя на краю бездны…

Палач так же бесшумно вернулся в свою нишу.

Начальник тюрьмы Магнус стоял молча, с часами в руке.

Отец Мьюр прислонился к надзирателю и перекрестился, едва шевеля губами.

Внезапно Скальци вздрогнул, и сигарета выпала у него изо рта, когда он издал сдавленный стон в звуконепроницаемой комнате, словно предсмертный зов потерянной души.

Рука начальника взметнулась вверх и тяжело опустилась, описав дугу.

Друри Лейн, обуреваемый эмоциями, которые он не мог анализировать, едва дышащий и с бешено колотящимся сердцем, увидел, как палач включил рубильник на стене ниши.

На миг Лейн подумал, что вибрация, вызвавшая покалывание в груди, словно весть из четвертого измерения, является следствием усиленного сердцебиения, но потом понял, что это ответ на волну освобожденного электричества, устремившегося по проводам.

Яркий свет в комнате смерти потускнел.

Человек на стуле рванулся кверху, словно стараясь разорвать стягивающие его ремни. Сероватая струйка дыма лениво выползла из-под металлического шлема. Руки, вцепившиеся в подлокотники, медленно покраснели и так же медленно побелели. Вены на шее напряглись, как канаты.

Скальци застыл, как будто в ожидании.

Свет снова стал ярким.

Двое врачей шагнули вперед и по очереди приложили стетоскопы к голой груди человека на стуле. Потом они отошли, посмотрели друг на друга, и старший из них — седой человек с бесстрастными глазами — молча подал знак.

Рука палача снова нажала на рубильник. Свет опять потускнел…

Когда врачи отошли после вторичного осмотра, старший тихо произнес:

— Я объявляю этого человека мертвым.

Тело обмякло на стуле.

Никто не шевелился. Затем открылась дверь в морг и прозекторскую, и двое мужчин вкатили белый стол на колесиках.

Друри Лейн машинально посмотрел на часы. Десять минут двенадцатого.

Скальци был мертв…

Джереми встал и начал ходить по комнате. Отец Мьюр сидел неподвижно, как в ступоре, — его взгляд был устремлен на что-то за пределами нашего поля зрения.

— Откуда вы знаете, Пейшнс, что доктор Фосетт получил еще один фрагмент сундучка? — медленно заговорил Друри Лейн.

Я рассказала о своих вечерних приключениях.

— Насколько четко вы видели его на столе доктора Фосетта?

— Он находился прямо передо мной — менее чем в пятнадцати футах от меня.

— Фрагмент выглядел так же, как тот, который обнаружили на столе сенатора Фосетта?

— Нет. Сундучок был обпилен с обеих сторон.

— Ха! Значит, это средняя секция, — пробормотал актер. — Вы не видели, дорогая, были ли спереди буквы вроде «НЕ» на фрагменте сенатора?

— Кажется, я заметила какие-то буквы, мистер Лейн, но я находилась слишком далеко, чтобы их разобрать.

— Плохо. — Он задумался, потом склонился вперед и похлопал меня по плечу. — Отличная работа, дорогая моя. А теперь пусть мистер Клей отвезет вас домой. У вас был скверный опыт…

Наши взгляды встретились. Отец Мьюр тихо простонал, и его губы дрогнули. Джереми уставился в окно.

— Вы думаете… — начала я.

Лейн улыбнулся:

— Я всегда думаю, дорогая. Доброй ночи, и не беспокойтесь.

Следующим днем был четверг, — судя по солнечному утру, он обещал быть очень теплым. Отец облачился в новый парусиновый костюм, который я заставила его купить в Лидсе, и выглядел в нем щеголевато, хотя ворчал, что он не «лилия» (что бы это значило?), и целых полчаса отказывался выходить из дому, боясь, что его увидит кто-то из знакомых.

Все детали этого дня — возможно, самого насыщенного событиями из всех, за исключением одного, что нам было суждено провести в Лидсе, — запечатлелись с фотографической четкостью. Я помню, как купила отцу чудесный оранжевый галстук, идеально подходивший к костюму, который мне пришлось повязывать ему самой под аккомпанемент брюзжания. Можно было подумать, что он совершил убийство и его заставили надеть тюремную униформу. Бедный отец был безнадежно консервативен, и мне доставляло огромное удовольствие придавать ему благообразный облик, хотя боюсь, он не оценил мой труд.