Герд Нюквист: Травой ничто не скрыто...

— Точнее, на могиле не было ни имени, ни фамилии, — сказала она.

Мне показалось, будто я неожиданно очнулся от сна.

— Могила по-прежнему безымянна. Но на ней появилась надпись. Как я уже говорила, позвонил каменотес, он не назвал себя, а только попросил уплатить ему остаток денег. Меня разобрало любопытство. Я пошла на кладбище посмотреть на надгробие. Знаешь, что там написано?

— Нет, — сказал я.

— «Травой ничто не скрыто».

— Не может быть! — сказал я.

Она не ответила.

— Не может быть! — повторил я. — Чушь какая-то! Похоже на стихотворение Карла Сэндберга «Трава», но там последняя строчка звучит так: «Травою все сокрыто».

Она пожала плечами.

— Я это видела собственными глазами, Мартин. И в общем, не так уж важно, написано там «все» или «ничто». Но мне кажется, это дело рук безумца, и я боюсь.

Она перестала теребить носовой платок.

— Вот почему, Мартин, я пригласила тебя сюда сегодня вечером. Чтобы ты увидел нас всех, почувствовал атмосферу в нашем доме и запомнил все, что я тебе рассказала, на случай, если со мной что-нибудь стрясется.

Приехав к себе домой на Хавсфьордсгате, я поставил машину в гараж. Лифт поднял меня наверх, и я вошел в квартиру.

Я налил себе стакан крепкого виски. Но пить не стал. Я сидел и курил сигарету за сигаретой. Насколько меня заинтересовала эта история? Настолько ли, чтобы я снова решился выйти из дому в эту мерзкую погоду?

Я погасил всюду свет и собирался лечь спать, так и не выпив виски. Но любопытство взяло верх. Я понял, что выйду на улицу и снова сяду за руль. Спустившись в гараж, я вывел машину и поехал к Фрогнер-парку.

Я оставил автомобиль у западных ворот парка. Вдали высились скульптуры Густава Вигелана.

Луна уже взошла, но поднявшийся ветер гнал по темному небу низкие густые облака. Я подумал невольно, что, вероятно, скоро пойдет снег.

Люси призналась мне, что ей страшно. Казалось, это должно было бы произвести известное впечатление. Но признание ее нисколько меня не тронуло. Я подумал лишь, что она истеричка. К тому же я был совершенно убежден, что Люси Лунде в обиду себя не даст.

Надпись на могильном камне — вот что поразило меня.

И сама по себе такая надпись могла заинтересовать кого угодно. Но то, что полковник Лунде, председатель Общества любителей поэзии, неверно цитировал Карла Сэндберга, — это было уже слишком!

Я пересек Фрогнер-парк и вскоре зашагал по территории, где были установлены скульптуры Вигелана. Каменные фигуры на мосту словно бы ожили. Я совершенно лишен воображения и не боюсь темноты. И все же мне стало не по себе. Что-то зловещее было в этих каменных мертвецах, словно вдруг оживших под темным зимним небом. Я слегка ускорил шаг.

Я миновал «Фонтан» и дошел до «Монолита». Он возвышался как гигантское древо, предназначенное подпирать небосвод.

Кладбищенские ворота оказались запертыми. Но это было неважно, я без труда перелез через них. Спрыгнув по ту сторону ограды, я зашагал по дорожке.

Я знал, где могила фру Лунде. Два года назад я был на похоронах и хорошо запомнил высокое надгробие из белого камня и перед ним — на траве — мраморного голубя.

Казалось, белый камень притягивал к себе мерцающий лунный свет: он весь излучал серебристое сияние. Но у подножия камня лежал какой-то темный предмет. Сначала мне показалось, будто это пустой серый бумажный мешок — такие иной раз сдувает ветром с грузовиков. Я подошел ближе.

И тут я увидел, что это человек.

В детстве я нипочем бы не поверил, что в жилах старой чудаковатой сестрицы полковника Лунде течет хотя бы одна капля крови. Но я ошибался. Кровь у нее была: белый голубь был весь залит ею так, что в темноте казалось, будто он вытесан из черного мрамора.

Пошел снег. Он падал крупными, рыхлыми, влажными хлопьями, словно кто-то сыпал его из мешка.

Снежные хлопья, коснувшись тщедушного тельца фрёкен Лунде, сразу же таяли. Она лежала, скрючившись, у самого надгробия — кто-то, видно, с невероятной силой толкнул ее на него.

Снежные хлопья сразу же таяли на залитом кровью мраморном голубе.

Но на земле уже образовался белый покров, И в то самое мгновение—быть может, какую-то долю секунды, когда я увидел маленькую фрёкен Лунде, кровь и пелену снега на земле, — я успел заметить еще кое-что. Перед надгробием были ясно видны на земле следы чьих-то ног. Крупные влажные хлопья снега быстро засыпали эти следы, но я по-прежнему четко их различал. Отпечатки маленьких ботинок и ботинок побольше. Следы кружили на месте, то сходясь, то отдаляясь друг от друга, и со всей очевидностью свидетельствовали об одном. О борьбе, которая здесь разыгралась.