Энн Грэнджер: Зловещая тайна Вестерфилда

«Обождешь», — молча одернула его Мередит, входя в квартиру. Мария ушла, оставив за собой навязчивый запах восковой мастики. Мередит поставила на пол кейс, повесила пальто на вешалку, прошла на кухню, заварила чай. Для этих старых квартир весьма характерны столовые колоссальных размеров и крошечные кухоньки с кафельными полами, где с большим трудом разворачивается вспотевший повар, пока члены семьи сидят в гигантской столовой, перекрикиваясь друг с другом с разных сторон. Мередит тянула время, неторопливо намазывая арахисовым маслом совершенно ненужный сандвич. Наконец понесла письмо, чашку чая и бутерброд в огромную гостиную, поставила поднос на убогий современный столик из набора деревянной мебели, выданной по распоряжению канцелярии. Неизбежно наступил момент, который так долго откладывался. Она села в последних лучах вечернего солнца, недоверчиво глядя на гладкий, будто слоновая кость, конверт, и в конце концов вскрыла его.

Неудивительно, что он такой жесткий. В нем письмо и карточка. Быстро обнаружилось, что это со вкусом напечатанное приглашение на свадьбу. На мгновение промелькнула догадка, что Ева в четвертый раз собралась сделать решительный шаг, но при беглом прочтении выяснилось — замуж выходит Сара, дочь Евы, крестница Мередит.

Нахлынула новая волна грусти с давним воспоминанием о промозглой церкви и плаче младенца. В памяти встала Ева — молоденькая прелестная мать, вызывающая умиление. Рядом с ней счастливый отец — Майк, непомерно гордившийся крошечной дочкой. Кроме Мередит, были еще двое крестных, супружеская пара с забывшимися именами. Она была совсем юной крестной, и эта обязанность тяжким грузом свалилась на ее плечи. Слишком велика ответственность. Слишком назойливо чувство вины, подстрекавшее возненавидеть Еву, которую Мередит на самом деле любила. Она прочно застряла в девичьем чистилище, испытывая чувства, которые ее пугали, — непонятные, одновременно волнующие и угнетающие.

Очаровательная, с виду неразделимая троица — необычайно привлекательная жена и мать, прекрасный младенец, гордый молодой муж и отец. Стоя напротив них, Мередит прижалась к колонне, съежилась за высокой каменной резной купелью, желая умереть, просочиться сквозь неровные трещины в полу древнего храма прямо в крипту в подвале, к умершим, которым уже не страшны никакие мучения. Она была в ту минуту уверена, что хуже ее никого нет на свете. Викарий нараспев декламировал вопросы, обращаясь к крестным: «Отказываетесь ли вы от имени сего дитяти от диавола и всех дел его, от мирской славы и суеты и от плотских страстей, обещаясь исполнять заповеди Божий?» Несмотря на усиленные старания, взгляд сам собой устремился через купель на Майка, почувствовалось, что душевные помыслы написаны на лбу крупными буквами и выставлены на всеобщее обозрение. «Отвечайте!» — потребовал викарий, и Мередит слабо промямлила: «Отказываюсь…», до сих пор не понимая, почему в тот же миг гром и молния не поразили ее на тех самых истоптанных каменных плитах. Даже теперь, сидя с письмом Евы в руках, она чует запах восковых свечей, пыльных подколенных подушечек под молитвенными скамьями, сырой земли из-под старых камней, мысленно слышит плеск воды, шорох широких рукавов стихаря священника, изумленный писк младенца у него на руках.

Иногда, размышляла впоследствии Мередит, перерастаешь юношеское смятение, а иногда оно перерастает во взрослое, и тогда от него можно избавиться лишь одним способом — бегством. Другого выхода не существует. В определенный момент она выбрала бродяжническое существование. С одного поста на другой, из одной страны в другую. Сейчас, в тридцать пять лет, служит здесь британским консулом, причем весьма успешно. Все ее называют удачливой карьеристкой. Только она вдобавок беглянка.

Но у судьбы есть гнусное обыкновение хватать тебя за фалды. Писклявый младенец вырос, стал женщиной и готовится к свадьбе. Видимо, злонамеренная судьба ждала этого дня, насмехаясь над Мередит, исполняя в углу этой самой гостиной призрачный победный танец, наблюдая, как она читает письмо, жестоко потрясенная мыслью о стремительном беге времени, если честно сказать.

— Черт побери, — пробормотала Мередит, — сколько ей? — И быстро подсчитала на пальцах. Девятнадцать. — Проклятье! Я даже не послала подарок к восемнадцатилетию… Когда они теперь считаются совершеннолетними? В восемнадцать или в двадцать один? Надо подарить на свадьбу что-нибудь потрясающее. Господи помилуй, за кого она выходит?