К. Попов - Виноватые и правые - Рассказы судебного следователя.

— Как так?

— Ей Богу, говорят, не благословись в лес пошла. Вот ведь каков народец там, в. в!.. Дикий народ! А еще крещеными прозываются.

— А что же девка-то, вышла от лешего?

— Вышла, говорят. Уж в избе у лешака догадалась перекреститься; так соседи еле живую под колодиной посередь болота нашли… на другой день никак.

Наконец вдали показалось поле. Мы повеселели. Даже лошади стали бодрее. Мы сели в повозки и с неслыханным в Монастырьке звоном нескольких колокольчиков вдруг въехали в первую деревушку.

Тотчас же заметили мы 3-х мужиков. Оказалось, что это были очередные караульные при трупе. Мы тут же осмотрели его, и оказалось, что он значительно разложился.

Резиденцией свой мы избрали дом, ближайший к трупу и колодцу, из которого первый вытащен. Первым нашим делом было позаботиться о самоваре, а затем и об обеде. За самоваром послали к священнику, которого велели пригласить к себе. Становой занялся распоряжениями о сборе народа, доктор принял на себя заботы о столе, а я от нечего делать отправился на крыльцо, которое уже успела окружить толпа ребятишек, почему я и захватил с собой несколько кусков сахару.

Когда я вышел, робкая толпа отодвинулась, но не разбежалась, заметив, что я сел на ступеньку. Бойчее других оказалась девочка лет 6. Она выдвинулась поближе ко мне и стала внимательно меня рассматривать.

— Подойди ко мне, девушка. Чья ты?

— А не подойду.

— А я тебе чего-то дал бы.

— А чего бы ты мне дал?

— Сладкого, сахару.

— А что сахар?

— Сладкое, я говорю.

— Ну, а покажи.

Я показал. Девочка подумала.

— Нет, не пойду, — все-таки сказала она.

— Отчего же?

— А как ты лешак?..

— Да с чего же ты взяла, что я лешак?

— А ишь на тебе какая лопотина-то некрещеная.

— Нет, я человек крещеный.

— А ну-ка перекрестись.

Я перекрестился. Девочка подошла ко мне нерешительно. Я подал ей сахар, но она все-таки не взяла.

— Ты сперва сам поешь, — сказала она.

Я откусил. Девочка опять подумала.

— Да… А как ты лешак, так тебе-то ничего, а мне как бы лягуш не народить.

— Каких лягуш?

— А вон лонись Машку лешак-от уносил; да как она у него напилась, так после много, много лягуш народила.

— Правду ли ты говоришь? Не врешь ли?

— Ишь ты — врать! Нет брат, кто врет, так того на том свете за язык повесят. Попробуй-ко, поври ты, так узнаешь.

— А где тот-то свет?

— Не знаю… там! — Тут она махнула наудачу ручонкой.

— Ну, так возьми же, отведай.

— А перекрестися ты три раза.

Я перекрестился. Девочка взяла кусок, перекрестилась и стала нерешительно его грызть.

— Про какую Машку ты говоришь?

— Про какую?.. Про Чешихину. Право так! Хоть кого спроси. Нет, брат, уж я-то не совру.

Между тем маленькая дикарка вошла во вкус: сахар ей, видимо, понравился. Сначала она стала посмеиваться, потом оборотилась к своим, показывая им кусок, и побежала, а за ней бросилась вся толпа. Я остался один, озадаченный сообщенным мне правдивой девочкой сведением о рождении Машкой Чешихиной лягушек.

Но вот показался священник, а за ним посланный наш с самоваром и какая-то женщина с чайными чашками и чайником на подносе. Я отрекомендовался священнику и мы вместе с ним вошли в дом. Там мои спутники также познакомились с ним. Это был человек почтенной наружности, уже далеко не молодой и, как после оказалось, словоохотливый. Правда, тридцатилетнее, почти безвыходное, житье в такой пустыне, каков Монастырек, наложило на него печать некоторой дикости, но из всех речей его видно было, что это человек с сердцем, способным откликаться на все то, что требует ответа от сердца.

Доктор и становой продолжали заниматься принятыми на себя обязанностями: один неслужебными, а другой — служебными. Я остался для беседования с почтенным священником.

— Скучно вам здесь, батюшка?

— Поначалу скучно было, ваше высокоблагородие, а теперь очень, весьма хорошо.

— Приход ваш, как видно, бедный: может быть, вы нужду терпите?

— Нет, благодарение Всевышнему, никогда не роптал на Промысл. Я здесь детей воспитал. И вот, один сын вышел во священника тоже, другой служить в палате государственных имуществ и уж чин получил… Двух дочерей пристроил… А больше мне что, ваше высокоблагородие? Прихожане меня любят: аз есмь пастырь добрый… Не хвастая, говорю, в. в: спросите у любого. Я у них не ищу, а они меня не обойдут. Здесь уж мы со старухой, в. в., и кости свои, видно, похороним. Смирный здесь народ, в. в. Вот что для нашего брата хорошо. Иной случится, по глупости, и обзовет непригоже… Ну, и скажешь ему: «Иди с миром». А после тот же грубиян, яко Закхей мытарь [38] По Евангелию от Луки, богатый начальник сборщиков налогов, который уверовал в Иисуса и пообещал воздать обиженным им людям вчетверо. , четверицею воздает тебе. Есть этакие люди, в. в.: я уж это знаю. Дикие они — это так, а Бога боятся. Вот здесь какой народ, ваше высокоблогородие: я не люблю, как скот тиранят; в церкви не смел об этом сказать… как отцу благочинному покажется!.. А так на сходке сказал: братцы, говорю, Господь сказал: «Блажен, иже и скоты милует» [39] Притч. 12:10. . Ведь перестали, в. в. Человека, я говорю, обижайте, когда совесть есть: он сам ответит; а скотина безответна. Вот и вы, в. в., помилуйте наших-то. Без вины ведь виноваты… Смирный народ!