К. Попов - Виноватые и правые - Рассказы судебного следователя.

А тут и соседи стали приставать: «Где у тя, дядюшка Еремей, малыш-от?» — «А где, говорю: пес его знает, где шатается». — А промеж себя, вижу, шибко шушукаются. А потом вдруг всем миром собрались: отдайте нам Алексиюшка, говорят. — Мне бедно это: до того все Мухора да Мухора, а тут вдруг Алексиюшком стал! А бабы, так те еще боле пристают. Послали с известьем в город: пропал, мол, а меня с Васькой в правленье засадили, да и к дому сторожей нарядили. До того, как начальство кого посадит, так ходи по воле; только как спросят, так тут будь. А тут и сторожу правленскому не верят: своих сторожей приставили, никакой вести не допускают.

Вскоре вдруг по деревне крик такой поднялся: мужики горланят, бабы воют, воют… ровно пожар. А это Мухору-то отыскали. Думаю, видно, лешак пособил. Ребятишки в степу-то камнями фуркать стали. Пришел, думаю, час смертный. А уж и рад, что запёрт… за сторожами сижу; а все боюсь: убить — не убьют, а изувечить — изувечат… Не что возьмешь!

Вот в долги ли, в коротки ли, из города начальство наехало… людно таково. Исправник приехал, приехал становой, наш помощник окружного, стряпчий, лекарь, писарь городской с ними же, а с лекарем еще какой-то, который потрошит. Вот сколько! — Вот ты востер, ваше благородие: все один по эким делам ездишь; одному-то тебе и боле попадет, да и нашему брату легче: на одного-то все мене сойдет, а то на семерых… чем соймешься?

Поплыли все туда, где Мухору-то нашли. И нас поняли с собой, и народу людно. Гляжу — и Машка с нами. Мухорина-то подружка. По что бы, думаю? Вот приехали. А Мухора лежит на бортинке: листьем прикрыт и сучьями завален. Сор-от духом разбросали. Вижу — Мухора и есть, весь в крови… засечен… и вонь такая! — «Твой это сын?» спрашивает меня исправник, столь сердито. Я вижу, что запереться нельзя: соседи признают, да и лопотина [30] Платье, верхняя одежда. его. — «Да, мой, говорю, надо быть, ваше благородие: ишь весь в крови запачкан, так не разберешь». — Потом Ваську спрашивает: «Это твой брат?» А тот в одно слово говорит: «Мой, видно». — «Видно! надо быть!» — передразнил исправник. А потом соседей спрашивает: «Он это?» А те, как волки, завыли: «Он, он, ваше благородие». Тут стали писать… пень отыскали матерой. То исправник, то стряпчий скажут, а писарь все пишет… и все пустое: в кую сторону голова загнулася, которая нога скорчилась, куда рука засунута, которое место просечено… какие прорехи на рубахе — и те все выписали! Потом исправник позвал Алеху Долгого: «Покажи, говорит, откудова ты увидал?» Тот отвел не так-то далеко: «Вот тут, говорит, я прилучился». Ишь, я думаю, куда его леший занес! Опять исправник говорит: «А где он его засек»? Алеха опять показал: тут кровь нашли. Потом Машку спросили. А она, потаскуха, близко Мухоры воет-лежит, причитает; видно, жаль дружка-то. Привели ее. «Ты отколя видела?» И она отвела место: далеконько, а видно. «Я, говорит, корову искать ходила…» Лешай, видно, у нее корову-то унес. А просто: либо сама за ним, курва, пошла, — сговорились, — либо как пронюхала. У них ведь, у долговолосых, где надо, так нет ума: а где не надо, так и нашему брату того не догадаться. — Только исправник ей и говорит: «Ты это после расскажи». — А не по правилу ведь исправник молвил ей это, ваше благородие?

— Отчего же не по правилу? — спросил я в свою очередь старика.

— А как бы она тут-то рассказала, так Ваське ловчее бы было ответы держать.

Вот подняли Мухору, как есть, на доски, да и в лодку. Как приплыли в деревню, Васюху прямо к допросу и потянули. А ловко было он сперва отбояривался! Это он мне после сказывал: «Слыхано ли, говорит, чтобы брат на брата руку поднял! Как бы я засек его, так трясся бы все», говорит. «Видно, Алехино с Машкой дело, а они на меня повернули». Как сказал он это, исправник-от и хотел было и их засадить: быват, и правда, думает; да этот стряпчий пристал за них. Он и после не одинова дело портил. Он тут боле всех виноват. А Алеха с Машкой всему делу начальники: как бы не они, так, быват, так бы и прошло — пропал, да пропал. А это они наперво соседям проляпались, а потом и доказывать стали.

— Да чем же они виноваты?

— Как чем? Почто врать?

— Да ведь они правду говорили?

— Да не по что ляпать! Им что? Ведь не их…

— А присяга-то?

— А что присяга? Ину пору и в пустом деле под присягой врут; а тут так… Нет, это у нас народ такой дикий.

После Васьки меня привели. А я что? Знать не знаю, да и все: дома был. И я говорю: слыхано ли дело, чтобы отец на свое детище руку наложил?