Гарольд Шехтер - Nevermore

Запущенное состояние этой физиономии, щетина на подбородке, волосы, приобретшие окраску помоев, — все служило прискорбным доказательством того, что со времени ее последнего знакомства с мылом, ножницами, бритвой и расческой прошло немало времени. Брови отличались излишней косматостью и срослись на переносице: эта толстая шерстистая полоска имела неприятное сходство с представителем одного из самых отталкивающих видов членистоногих, в просторечии именуемого сороконожками.

Из глубоких орбит его глаз выкатились две красные сферы, взиравшие на меня с выражением, где в равных дозах смешались злоба, невежество и низший сорт хитрости. Свернутый набок нос — явное последствие бесчисленных яростных стычек — еще более уродовался мясистым, в пятнах, кончиком, покрытым паутиной лопнувших капилляров, — красноречивым, хоть и непривлекательным внешне свидетельством невоздержанного употребления алкоголя.

Как и множество его сограждан, этот тип, судя по сплошь заляпанной спереди рубашке, был также привержен неопрятной привычке «жевать и сплевывать». И в эту минуту его челюсти продолжали задумчиво шевелиться, как челюсти пережевывающей пишу коровы. Щека, укрывавшая очередную порцию табака, раздулась так, словно этот индивид страдал тяжелой формой свинки.

Пока я изучал внешние приметы этого малоприятного субъекта, по его липу постепенно расплывалось выражение грубого веселья. Неестественно выпятив губы, он запрокинул голову, а затем наклонил ее и резко подался вперед, застав меня совершенно врасплох: сгусток омерзительной коричневой жижи, вылетев из его рта, с громким шлепком приземлился в каком-нибудь дюйме от носка моего ботинка.

Этот грубый жест, не говоря уж о нестерпимой наглости, знаком которой он служил, я не мог оставить без ответа, и в более удобных обстоятельствах ничто бы не воспрепятствовало мне подвергнуть этого оборванца суровому физическому наказанию, невзирая на его внешнее превосходство в размерах (которые приближались к размерам бегемота , упомянутого в истории библейского Иова). Пока что мне пришлось удовольствоваться решительной отповедью на словах:

— Хотя ваши неучтивые манеры, как и черствость вашего лица, более чем достаточно свидетельствует об отсутствии должного воспитания, — произнес я, пронзая негодяя пламенным взглядом, — в данный момент я не располагаю досугом для того, чтобы преподать вам урок этикета, в котором вы явно нуждаетесь. Моя миссия к полковнику Крокетту столь неотложна, что не оставляет мне времени для подобных занятий.

Этот красноречивый протест поразил не только самого виновника, замершего с разинутым ртом, но и нескольких его товарищей, обернувшихся ко мне в растерянности и изумлении.

— Какого черта он наговорил? — воскликнул какой-то зевака, обращаясь к дурно воспитанному отщепенцу, которого я пытался вразумить.

— Чтоб я сдох, если чего понял, — ответил тот. — Крокетта поминал.

— Так ты дружок Крокетта, а? — спросил первый, награждая меня пакостной усмешкой и выставляя напоказ дыру вместо верхних резцов. — Этот сукин сын еще пожалеет, что выбрался из своего Теннесси. Раскукарекался, что петух на насесте. Старина Гансик его проучит. Разделает эту пташку, ровно гуся рождественского.

Не успел я найтись с ответом на эту гнусную речь, как из первых рядов толпы донесся возбужденный гул.

— Потеха началась, мальчики! — заорал беззубый и вместе с приятелями снова повернулся лицом к источнику шума, а спиной ко мне.

Попытка предотвратить схватку между Крокеттом и предполагаемым губителем миссис Макриди запоздала, и поскольку все мои старания протиснуться сквозь тесно сплоченную толпу были обречены на неудачу, я смирился на время с ролью зрителя. Правда, находясь на краю толпы, я почти ничего не мог разглядеть, кроме косой черепицы на крыше убогого домика Нойендорфа и макушки Крокетта.

Бросив по сторонам взгляд в поисках более удобного наблюдательного пункта, я заметил всего лишь в нескольких ярдах от себя разнородную кучу коробок, ящиков, бочек и бочонков — только что сваленный на причал груз недавно прибывшего торгового судна. Среди этой смеси выделялась груда деревянных ящиков, поднимавшаяся почти на десять футов.

Полагаясь на ту редкостную ловкость, которая в ранние годы отрочества помогала мне отличаться в различных атлетических и акробатических забавах, я устремился к этой внуши тельной пирамиде и принялся карабкаться на нее. Минута — и я уже восседаю на крышке верхнего ящика и невозбранно наслаждаюсь перспективой, открывающейся поверх моря людских голов.