Гилберт Адэр - Ход Роджера Мургатройда

– Викарий, – сказал Трабшо, – не могли бы вы… – Что?

– Не отвлекаться от темы?

– Прошу прощения, инспектор, – сказал викарий ворчливо, – но, как вы увидите, это не отвлечение. Если бы его болтовня не вызвала у меня резкую головную боль, поражающую и всю правую сторону моего лица, возможно, я сумел бы найти в себе более снисходительное, более христианское отношение к нему. Я мог бы принудить себя более внимательно слушать его глупые рассусоливания о «сливках», среди которых он вращается, обо всех этих вегетарианцах, египтологах, факирах, кубистах, русских танцорах, последователях христианской науки, фотографах-любителях, теософах и только Небу известно, о ком еще. Вот для вас и пример.

– Какой же?

– Теософы. Эви не упомянула, как Джентри распространялся о проведении сеансов с планшеткой, вступлении в контакт с Теми, Кто Перешел, знаете ли, обо всей этой спиритуалистической нелепице. Ну, я сразу его разгадал. Его смрадный умишко сделал вывод, что я как служитель англиканской церкви никак не могу одобрять подобные языческие глупости, а потому он наскакивал на меня и подсовывал мне приманки, и я видел, как он с эдаким хитрым смертоносным блеском в глазах ждет, чтобы я на них клюнул.

– И вы?

– Инспектор, должен сказать вам, что даже в такой тихой мирной заводи, как наша, меня не раз хватали за пуговицу всякие неверующие болтуны, и я давно убедился, что единственный способ избавляться от них – это не снисходить до их уровня. И потому я сказал ему: «Я знаю, к чему вы клоните, молодой человек. Я способен сложить два и два».

– И как он на это ответил?

– О, был крайне находчив. Как обычно. «Да, – сказал он с этим гнусавым повизгиванием, которое доводило всех нас до исступления, – вы способны сложить ДВА и ДВА – и получить что-нибудь вдвое нелепее!»

– Понимаю, – сказал старший инспектор, пряча улыбку. – И вы полагаете, что он намеренно грубил вам?

– Я не полагаю, я знаю. Он не упускал ни единого шанса, чтобы высмеять самые святые мои верования. Когда полковник сказал что-то совсем безобидное о Великой войне – вы помните, Роджер? – как мы опрокинули наступление немцев, я заметил, что родиться британцем – значит выиграть первый приз в лотерее жизни. Джентри, не найдя сколько-нибудь весомого аргумента, чтобы возразить, только фыркнул. Но как фыркнул!

Знаете, инспектор, до того, как я встретился с ним, я, по сути, не знал, что значит это слово. Я знаю, как физически выглядит человек, который презрительно усмехается, например, или хмурится, или насупливается, или фыркает. Ну, так Реймонд Джентри по-настоящему ФИЗИЧЕСКИ фыркнул. Он испустил КРАЙНЕ непристойный звук, выдув воздух сквозь вытянутые губы. Гнусные пузырьки слюны виднелись между его передними зубами. А, вижу, вы мне не верите, но… Эви? Я же говорю правду?

– Ну конечно, Клем. Мне это и в голову не пришло, – сказала Эвадна Маунт. – Тем не менее вы правы. Джентри действительно придал новый смысл слову «фыркать». Уверяю вас, Трабшо, Клем тут сделал проникновенное наблюдение.

– Э, благодарю вас, Эви, – сказал священник, не привыкший к комплиментам от той, которая вообще была очень на них скуповата.

– И это проникновенное наблюдение, если не ошибаюсь, – сказал Трабшо, – подводит нас к самой сути дела.

– Сути, вы говорите?

– Я имею в виду войну. Вы только что упомянули Великую войну.

Священник побелел. Вот оно. Вот сейчас – то, чего он страшился больше всего. Если когда-либо что-либо было напечатано на чьем-либо лице, то на его лице и в эту секунду.

– Вы помните, ваше преподобие, – продолжал полицейский, – что первая строчка в заметках Джентри состоит из «ПРБ – ВНА». А позднее мисс Маунт упомянула то, как Джентри, по ее выражению, чернил ваш военный опыт, не так ли?

– Э… да, – сказаа священник, – это… это верно.

Шли секунды, во время которых ни он, ни Трабшо, ни кто-либо еще не нарушал молчания. Подобно кучке напроказивших школьников, которые, в унылом молчании ожидая наказания от руки директора, тревожно вглядываются в лицо первого товарища, выходящего из его кабинета, будто в поисках видимых следов этого наказания, так Ффолксы и их гости, вероятно, думали о собственном грядущем испытании, а не о том, что пока претерпевал священник.

– Вы не поясните? – наконец спросил Трабшо.

– Ну, я… я… я… право, не вижу, как…

– Послушайте, сэр, мы ведь все пришли к согласию, верно? Неприкрашенная правда? Ну так мы ее услышим?

Злополучный священник, на которого в эту минуту даже собственная жена была не в силах смотреть, понял, что спасения нет.