Ричард Халл: Благие намерения. Мой убийца (сборник)

– Начальник станции! Начальник станции! – завопил он.

– Теперь что, сэр?

– Попросил бы вас умерить сарказм. Я обязательно подам жалобу, как только доберусь до Ливерпуль-стрит. Поезд опоздал, а вы не хотели этого признать; вы сами ведете себя нагло и бесцеремонно, а ваш болван носильщик толкает меня, да еще имеет наглость заявить, что я сам виноват. С моим слабым сердцем внезапное потрясение может плохо кончиться.

– Если у вас слабое сердце, сэр, то лучше успокойтесь. Я уверен, что Джим не желал причинить вам вред, и он немедленно принесет извинения. Неприятности случаются, сэр, даже на самых лучших станциях.

– Ваша к лучшим явно не относится.

– Поверьте, сэр, мы стараемся изо всех сил. – Бенсон действительно старался уладить происшествие, хоть и не мог понять, с чего такой сыр-бор. А носильщик свое получит – как только отправится одиннадцать пятьдесят шесть.

К счастью, не успел Каргейт ответить, как на сцене появился бурый пес, радостно скачущий к людям по платформе и явно довольный жизнью.

– Ну вот, опять твой пес, Джим. – Бенсон тут же повернулся к носильщику. – Сколько я тебе говорил, чтобы запирал его как следует, когда идешь на работу!

Не хотелось устраивать нагоняй Джиму в присутствии Каргейта, но Бенсон был рад сменить тему. Иногда лучшая защита – нападение на носильщика.

– Прошу прощения, сэр, – смиренно ответил Джим. – Он ведь умный, сейчас уберется.

– Значит, он не похож на хозяина, – отрезал Каргейт. – Разве только тем, что тоже от рук отбился. Я так понимаю, что никто из вас не в состоянии управлять подчиненными, – непременно отмечу в жалобе.

Но пес еще не завершил свое представление и нисколько не зловеще, а вполне благосклонно всех оглядел; а затем, привлеченный запахом, ткнулся носом в просыпавшийся порошок. И вот это явно ему не понравилось – испуганно чихнув, пес с воем бросился прочь, тыкаясь носом в забор. Тут подкатил поезд, и Каргейт, буркнув напоследок: «Смотрите у меня!», вошел в вагон. Неудовольствие пса его позабавило; однако Каргейт и не подумал оставить носильщику чаевые и утвердился в намерении подать жалобу. Он даже начал сочинять грозные фразы – Каргейт прекрасно умел доставлять неприятности тем, кого невзлюбил.

Все это время Харди оставался сторонним, но заинтересованным наблюдателем и мог бы весьма живо описать все произошедшее. Увы, пришлось смириться с тем, что судья Смит не желал выслушивать хотя бы малую толику всего, что желал поведать Харди. Более того, когда поезд отошел от платформы, Харди остался заинтересованным наблюдателем, поскольку дальновидно предполагал, что Каргейт все-таки примет отложенную порцию нюхательного табака, и хотел видеть все. Что именно он хотел видеть, никому не известно. Может, неизменное любопытство Харди распалялось оттого, что он и сам не знал, что увидит.

И Харди повезло. Повезло и медленному пассажирскому поезду, что Грейт-Барвик был как раз достаточно свободен, чтобы принять (хоть и с ворчанием) случайный вагон прямого сообщения, с купе первого и третьего класса. Таким образом, Харди, стоя в коридоре вне поля зрения Каргейта, мог видеть в оконном стекле отражение джентльмена, снова доставшего табакерку. Разумеется, в дальнейшем Харди неизменно повторял, что именно отражение случайно привлекло его внимание. Хотя вполне вероятно, что он смотрел бы в любом случае. Так или иначе, он смотрел, и он увидел.

«Коробочка со сверкающей крышкой» появилась из кармана Каргейта, и на большой палец левой руки посыпалась светло-коричневая пудра. Насыпано было щедро и на это раз очень ловко. Большой палец уверенно поднялся к ноздре, и с мощным вдохом коричневая пудра исчезла. На долю секунды на угрюмом лице Каргейта появилось довольное выражение. Последовал мощный чих, какого Харди в жизни не слышал – словно нос желал прочиститься до конца. Затем джентльмен, на щеках которого появился легкий румянец, откинулся на сиденье, а табакерка упала на пол, и ее содержимое рассыпалось.

Харди, простому деревенскому жителю, не понравилось то, что он увидел. Он понял, что Каргейту очень плохо – тут же вспомнились его слова про больное сердце. Харди всего несколько раз в жизни ездил на поезде, однако понял, что нужно что-то делать – а именно то, от чего его всегда предостерегали, именно то, чего нельзя делать в обычных обстоятельствах. Поезд не успел далеко отойти от станции Ларкингфилд, как Харди дернул за сигнальную веревку.

Естественно, друзьям Харди рассказывал все куда подробнее, чем суду или инспектору Фенби. Например, о псе Джима, которому инспектор уделил лишь мимолетное внимание.