Жорж Сименон - Маньяк из Бержерака

Мегрэ набивал трубку, глядя в окно — глядя и не видя, впрочем, ничего — на бакалейную лавочку, где он уже знал всех покупателей.

— Мадам Босолей, вы оставили ребенка в Бордо? Та повернулась к прокурору, как бы спрашивая его совета.

— Я… Да…

— Ему теперь, должно быть, три года?

— Два…

— Мальчик?

— Девочка… Но…

— Дочка Франсуазы, не так ли? Тут прокурор решительно поднялся:

— Комиссар, прошу вас…

— Вы правы… Скоро я… Вернее, как только я встану на ноги и осмелюсь побеспокоить вас визитом…

Ему показалось, что его собеседник облегченно вздохнул.

— К тому времени все будет кончено… Да что это я говорю?.. Уже и так все кончено, не так ли?.. Вам не кажется, что ваше место сейчас наверху, где ведь должен быть кто-то из прокуратуры?

В своей поспешности прокурор даже забыл проститься. Он убежал, как школьник, которому неожиданно отменили наказание…

Когда за ним закрылась дверь, напряженность спала. Жермен продолжала стонать. Она не отвечала на уговоры мадам Мегрэ, клавшей ей на лоб холодные компрессы. Нервным жестом она отбрасывала мокрые полотенца, и постепенно вся подушка намокла от воды.

Рядом с Мегрэ совсем другая женщина — Жозефина Босолей. Вздохнув, она опять села на свое место.

«И кто бы мог подумать!»

Славная, в общем-то, женщина! Крепкая духом! Вся ее жизнь казалась ей нормальной, естественной! Разве можно ее за это осуждать?

Дряблые веки пожилой женщины набухли от слез, и вот уже они текут по щекам, размазывая грим…

— Это была ваша любимица?..

Та не стеснялась Жермен, которая, впрочем, ее, наверное, и не слышала.

— Это естественно! Она такая красивая, такая тонкая! И гораздо умнее старшей! Жермен в этом не виновата! Она все время болела! Ну и не очень хорошо развивалась… Когда доктор хотел жениться на Жермен, Франсуаза была еще слишком молода. Ей не было и тринадцати. Так вот, хотите верьте или нет, я догадывалась, что позже все так просто не кончится… Так и случилось…

— Как звали Риво в Алжире?

— Доктор Мейер… Я думаю, нет смысла врать… Впрочем, если вы все это заварили, значит, вы уже об этом знали…

— Это он помог бежать своему отцу из больницы?.. Самюэлю Мейеру?..

— Да… Там как раз все и началось с Жермен… В отделении менингитных лежало только трое больных… Моя дочь, Самюэль, так его называли, и еще один… Вот тогда однажды ночью доктор устроил пожар… Он всегда клялся, что тот, которого оставил в огне и которого потом выдал за Мейера, был уже мертвым до пожара… Я вполне ему верю, это был неплохой парень… Он мог бы и не помогать своему отцу, который наделал разных глупостей…

— Я понимаю! Значит, того, другого, внесли в список погибших, как Самюэля Мейера… Доктор женился на Жермен… Он увез всех троих во Францию.

— Не сразу… Мы сначала жили в Испании. Он все ждал документы, которые долго не приходили…

— А Самюэль?

— Его отправили в Америку, приказав, чтобы ноги его не было в Европе. Он уже тогда выглядел не совсем нормальным.

— Наконец ваш зять получил бумаги на имя Риво. Он обосновался здесь с женой и свояченицей. А вы?

— Они мне платили небольшую пенсию, чтобы я оставалась в Бордо… Я предпочла бы Марсель, например, или Ниццу… Скорее, Ниццу! Но он хотел, чтобы я была под рукой… Он много работал… Что бы о нем ни говорили, он был хорошим доктором, который бы не сделал вреда больному…

Мегрэ, стараясь приглушить шум с улицы, закрыл окно. Радиаторы грели вовсю. Дым от трубки наполнял комнату. Жермен, как ребенок, продолжала стонать, а ее мать рассказывала:

— После операции она стала еще хуже, чем раньше… Она и так-то была не очень веселая по характеру… Представляете! Ребенок, который все детство провел в постели!.. Потом уже у нее были слезы из-за всякого пустяка… И всего боялась…

А Бержерак ничего не подозревал! Вся эта сумбурная, полная драматизма жизнь, словно черенок, привилась к жизни маленького городка, и никто ничего не замечал.

Люди говорили «вилла доктора», «машина доктора», «жена доктора», «свояченица доктора»…

И видели лишь красивую и аккуратную виллу, дорогую, с длинным капотом машину, спортивного вида девушку, увядающую женщину…

А в Бордо в каком-нибудь мещанском доме доживала свою бурную жизнь мадам Босолей.

Она, всю жизнь думавшая с тревогой о завтрашнем дне, так зависевшая от мужских капризов, могла наконец вести себя как настоящая рантье!

Должно быть, она пользовалась уважением в своем квартале. У нее были свои привычки. Она исправно платила бакалейщику, мяснику, булочнику. И дети приезжали навестить ее в дорогой машине…