Агата Кристи - Причуда. В 16:50 от Паддингтона. Испытание невиновностью

— Нет, не повздорила. Все гораздо хуже.

— Обойдется, — сказал Филип. — Вот увидишь.

— Нет, никогда. Тут уже ничего не исправишь.

— Эх, Эстер, какая же ты максималистка. Для тебя все либо белое, либо черное, да? И никаких полутонов.

— Что поделаешь, — ответила Эстер. — У меня всю жизнь так. Чего ни задумаю, за что ни возьмусь, все у меня получается шиворот-навыворот, не как мечталось. Я хотела, чтобы у меня была своя жизнь, хотела кем-нибудь стать, что-то делать. И все так, впустую… Я часто подумывала о самоубийстве. Лет с четырнадцати.

Филип слушал ее очень внимательно. А потом спокойно, деловито проговорил:

— Между четырнадцатью и девятнадцатью очень многие решаются на самоубийство. Это такой возраст, когда как бы смещаются пропорции. Школьники хотят свести счеты с жизнью, потому что боятся провалиться на экзамене, школьницы — потому что мама не пустила в кино с мальчиком, который нравится ей, но не нравится маме. В этом возрасте все окрашено в неестественно яркие краски — и радости и огорчения. Совсем как в кино. Либо полный мрак, либо на седьмом небе от счастья. Но эта острота восприятия с возрастом проходит. Твоя беда в том, Эстер, что ты все никак не повзрослеешь, а пора бы.

— Мама всегда была права, — вдруг сказала Эстер. — Бывало, я хочу что-то сделать, а она не позволяет. И всякий раз выходило, что права она, а не я. И я не могла этого вынести, просто не могла! Вот и решила доказать себе, какая я храбрая. Уехать и жить самостоятельно. Проверить, на что я способна. Ну и ничего из этого не вышло. Актрисой я оказалась никудышной.

— Естественно, — сказал Филип. — Ты же не умеешь сдерживать свои эмоции, вживаться в роль, так кажется, говорят актеры. Ты слишком занята собственными переживаниями, моя милая. Ты и сейчас все драматизируешь, преувеличиваешь свои проблемы.

— Тогда я решила завести себе настоящую любовь, — чуть усмехнувшись, продолжала Эстер. — Не наивный детский роман, а нечто серьезное… Он был намного старше меня… Женат и очень несчастлив в браке.

— Стандартная ситуация, — заметил Филип. — И он безусловно этим спекулировал.

— Я думала, это будет… ну, великая страсть, как же иначе… Ты не смеешься надо мной? — Она замолчала и взглянула на него с подозрением.

— Нет, не смеюсь, Эстер, — ласково ответил Филип. — Я представляю себе, как ты намучилась.

— Великой страсти не получилось, — горько заключила Эстер. — А получилась глупая, жалкая интрижка. Все, что он нарассказывал о своей загубленной жизни, о жене, оказалось ложью. Я… я просто навязалась ему со своей дурацкой любовью… как последняя идиотка.

— Некоторые истины, — сказал Филип, — приходится постигать на собственном опыте. И знаешь, Эстер, тебе это все во вред не пошло. Наоборот, помогло повзрослеть. Или могло бы помочь, если бы ты не сопротивлялась.

— Мама тут же кинулась меня… спасать, — то ли с обидой, то ли с негодованием проговорила Эстер. — Приехала, все уладила и сказала, что, если я действительно хочу стать актрисой, надо учиться, надо сначала поступить в школу драматического искусства. Но я вовсе не стремилась стать актрисой и к этому времени уже поняла, что у меня ни на грош таланта. В общем… пришлось возвратиться домой. А что еще мне оставалось?

— Нашлись бы, наверно, и другие выходы. Но этот был самый легкий.

— О да, — с горечью подтвердила Эстер. — Ты так хорошо все понимаешь! Я ужасно слабохарактерная, настоящая размазня. Вечно выбираю что полегче. А если взбунтуюсь, обязательно выходит какая-то глупость или вообще ничего не получается.

— Ты очень не уверена в себе. Почему? — сочувственно спросил Филип.

— Может быть, потому, что я не родная, а приемная, — сказала Эстер. — Я узнала это только в пятнадцать лет. Про остальных-то я знала, а потом как-то спросила… оказывается, я тоже… На меня это подействовало просто ужасно. Словно земля из-под ног ушла.

— Ох, какая же ты мастерица все драматизировать, — покачал головой Филип.

— Она не была мне матерью! Она совершенно не понимала, что я чувствую. А просто относилась ко мне с добротой и терпением и планировала за меня мою жизнь. О, как же я ее ненавидела! Это отвратительно с моей стороны, я знаю, но я ее ненавидела.

— А знаешь, ведь очень многие девочки переживают такой период, когда они ненавидят своих матерей, — сказал ей Филип. — Так что в твоих чувствах не было ничего такого уж особенного.

— Я ненавидела ее за то, что она всегда была права. Когда человек всегда прав, это невыносимо. Рядом с ним начинаешь чувствовать себя все никудышнее и никудышнее. Филип, все это так ужасно! Что мне делать? Как быть?