Морис Леблан: Красный шарф

В ту же минуту из соседней комнаты появилось третье лицо. Это был молодой человек двадцати восьми — тридцати лет, носивший короткие бакенбарды, очки, комнатную куртку, подбитую каракулевым мехом, и казавшийся иностранцем, скорее всего — русским.

— Здравствуй, Ганимар, — сказал он. И обернувшись к тем двоим:

— Спасибо, друзья мои, поздравляю с успехом. Вот обещанное вознаграждение.

Он вручил им стофранковый билет, вытолкнул из комнаты и запер обе двери на лестницу.

— Уж ты меня прости, старина, — объявил он Ганимару. — Мне нужно с тобой переговорить… Причем — срочно…

Он протянул ему руку и, поскольку инспектор продолжал стоять в ошеломлении, с лицом, перекошенным бешенством, воскликнул:

— Ты, кажется, не понимаешь… Хотя все предельно ясно… Мне понадобилось срочно тебя повидать… Так что…

И словно отвечая на еще не высказанные возражения:

— Да нет, старик, ты ошибаешься. Если бы я тебе написал или позвонил по телефону, ты бы не пришел… Либо заявился бы во главе целого полка. Я же хотел повидать тебя одного и подумал, что нет лучшего способа, чем послать этих двух людей с задачей сеять апельсиновые корки, рисовать крестики и нолики, короче — отметить тебе дорогу к этому месту. Но в чем дело? Ты вроде совершенно оглушен. Что случилось? Может, ты меня не узнаешь? Я — Люпэн… Арсен Люпэн… Поройся в памяти… Разве это имя ничего тебе не напоминает?

— Скотина, — процедил сквозь зубы Ганимар.

Изобразив полное отчаяние, Люпэн сердечно проговорил:

— Ты сердишься? Я вижу это по твоим глазам… Дело Дюгри-валь, не так ли? Я должен был подождать, чтобы ты пришел меня арестовать?.. Черт побери, мне это как-то не пришло в голову! В следующий раз, клянусь…

— Каналья, — пробурчал Ганимар.

— А я-то думал, тебе будет приятно! Честное слово, так себе и сказал: «Мой добрый, толстый Ганимар, мы ведь с ним так давно не виделись! Он просто бросится мне на шею».

Ганимар, который все еще не сдвинулся с места, вышел, казалось, из оцепенения. Он посмотрел вокруг, взглянул на Люпэна, подумал, вероятно, не броситься ли ему, действительно, на шею, затем, овладев собой, взял стул и устроился на нем, словно вдруг решился выслушать своего противника.

— Прекрасно, — сказал Люпэн, — поговорим. Трудно и мечтать о более спокойном местечке. Этот старинный особняк принадлежит герцогу де Рошлор, который в нем никогда не живет и который сдал мне внаем этот этаж, передав места общего пользования в распоряжение предпринимателя-маляра. У меня есть несколько подобных жилищ, весьма удобных. Здесь, несмотря на внешность русского барина, меня знают как господина Жана Дюбрей, бывшего министра… Ты меня поймешь: я избрал необременительную профессию, чтобы не слишком привлекать внимание…

— Какое мне до всего этого дело? — прервал его Ганимар.

— Ты прав, я заболтался, а ты, наверно, торопишься. Извини, разговор не будет долгим… Пять минут… Приступаю… Сигару? Не желаешь? Прекрасно. Я тоже.

Он сел и забарабанил пальцами по столу, раздумывая, затем приступил к делу.

— Семнадцатого октября 1599 года, в прекрасный теплый, радостный день… Ты слушаешь, Ганимар?.. Итак, 17 октября 1599 года… В сущности, надо ли непременно возвращаться к правлению Генриха IV и рассказывать тебе о хронике Нового моста? Вовсе нет, ты не слишком вникал в историю Франции, и я рискую внести лишний сумбур в твои мысли. Довольствуйся же знанием того, что в эту ночь, к часу утра, лодочник, проплывавший под последней аркой означенного Нового моста, со стороны левого берега, услышал, как перед носом его баржи в реку свалилось что-то, что было сброшено с высоты моста и явно предназначалось для самого дна реки. Его собака бросилась в ту сторону, громко лая, и когда лодочник добрался до носа своего судна, он увидел, что пес треплет в пасти обрывок газеты, которая, по-видимому, служила оберткой, для каких-то предметов. Он подобрал те предметы, которые не упали в воду, и, вернувшись в свою каюту, осмотрел находку. Знакомство показалось ему любопытным, и, поскольку он поддерживает связь с одним из моих друзей, он с его помощью предупредил меня. Этим же утром меня разбудили, чтобы поставить в известность об этом деле и ввести во владение подобранными предметами. И вот они перед тобой.

Он показал эти вещи, разложенные на столе. Вначале — обрывки номера газеты. За ними — большая хрустальная чернильница, к крышке которой был привязан длинный обрывок бечевки. Потом был осколок стекла, затем — нечто склеенное из картона, превращенное в тряпку. Наконец тут был обрывок ярко-красного шелка, заканчивавшийся шариком из той же ткани, того же цвета.