Уильям Коллинз - Армадэль. Том 2

«Нисколько не интересуюсь этим англичанином, — сказала я. — Я не желаю знать, что с ним случится».

Он смотрел на меня с минуту с пристальным вниманием и с таким участием, какого он ещё не показывал.

— «Какую игру ни играли бы вы, — возразил он, произнося слова медленно и значительно, — я не имею претензии узнавать, но я всё-таки осмелюсь предсказать: вы выиграете! Если мы встретимся когда-нибудь, вспомните, что я это сказал».

Он снял шляпу и с серьёзным видом поклонился мне.

«Ступайте своей дорогой, сударыня, а мне предоставьте идти моим путём».

С этими словами он избавил меня от неприятности видеть его. Я подождала с минуту одна, чтобы успокоиться на воздухе, а потом возвратилась домой.

Первый, кто попался мне на глаза, когда я вошла в гостиную, был Армадэль! Он ждал, когда я приду, чтоб просить употребить все моё влияние на его друга. Я задала вопрос о том, что это значило, и узнала, что Мидуинтер сказал именно то, что хотел сказать, когда говорил со мною. Он объявил, что не может кончить работу для газеты так быстро, как надеялся, и советовал Армадэлю найти экипаж для яхты, не ожидая никакой помощи с его стороны.

Мне только оставалось, когда я услышала это, исполнить обещание, данное мною Мидуинтеру, когда он давал мне распоряжения, как действовать в этом деле. Досада Армадэля, когда он увидел, что я решила не вмешиваться, выразилась в такой форме, которая была для меня оскорблением. Он отказался верить моим многочисленным уверениям, что я не имею никакого влияния на Мидуинтера, которое могла бы употребить в его пользу.

«Если бы я был женат на Нили, — сказал он, — она могла бы делать со мной всё, что хотела; и я уверен, что и вы, если захотите, можете делать всё, что захотите, с Мидуинтером».

Если бы ослеплённый дуралей хотел заглушить последнюю слабую борьбу угрызения и сострадания, которая ещё шевелилась в моём сердце, он не мог бы сказать ничего гибельнее этого! Я бросила на него взгляд, который заставил его замолчать. Он вышел из комнаты, бормоча про себя: «Хорошо говорить о снаряжении яхты. Я ни слова не говорю на здешнем тарабарском языке, а переводчик думает, что и рыбак, и матрос одно и то же. Пусть меня повесят, если я знаю, что мне делать теперь с яхтой!»

Он, вероятно, будет завтра знать. И если он придёт сюда по обыкновению, я также узнаю.

Октября 2§, десять часов вечера. Мануэль завладел им. Он только что оставил нас, пробыв более часа и говоря всё время только о своём удивительном счастье в том, что получил именно ту помощь, какая была ему нужна, в то именно время, когда она всего нужнее для него.

В полдень Армадэль пошёл на пристань со своим переводчиком, напрасно стараясь заставить бродяжническое береговое народонаселение понять себя. Когда он отказался от этого в отчаяние, незнакомец, стоявший неподалёку (я полагаю, Мануэль проследовал за ним на пристань из гостиницы), с улыбкой предложил поправить дело. Он сказал: «Я говорю на английском и на итальянском языках, сэр. Я знаю Неаполь хорошо и привык к морю — это моя профессия. Не могу ли я помочь вам?»

Последовал ожидаемый ответ. Армадэль навязал все свои затруднения вежливому незнакомцу по-своему, безрассудно и опрометчиво. Его новый друг, однако, настоял самым благородным образом соблюсти все обычные формальности, прежде чем согласится взять это дело в свои руки. Он попросил позволение явиться к мистеру Армадэлю с аттестатами о его репутации и способностях. В тот же самый день пришёл он в гостиницу со всеми своими бумагами и «с самой печальной историей» его страданий и лишений как «политического изгнанника», какую когда-либо слышал Армадэль. Это свидание решило все. Мануэль ушёл из гостиницы с поручением найти экипаж для яхты и занять место шкипера на пробном плавание.

Я с тревогой наблюдала за Мидуинтером, пока Армадэль рассказывал нам эти подробности, и потом, когда он вынул аттестаты нового шкипера, которые принёс с собой показать своему другу.

С минуту суеверные предчувствия Мидуинтера затихли, оттеснённые естественным беспокойством за судьбу друга. Он рассмотрел бумаги — после того как он сказал мне, что чем скорее Армадэль попадёт в руки посторонних, тем лучше, — с самым пристальным вниманием и с самым деловым недоверием.

Бесполезно говорить, что аттестаты были написаны правильно и удовлетворительны по содержанию. Когда Мидуинтер возвратил их, на щеках его вспыхнул румянец; он как будто почувствовал неискренность своего поведения и заметил в первый раз, что я рядом и также это примечаю.