Дик Фрэнсис - 1990, Испытай себя

Тем не менее я заметил, что мой вид заставил содрогнуться и его.

- Мы разыскиваем вас уже несколько часов, - проговорил он взволнованным голосом, давая мне понять, что моя персона не была забыта. - Мы даже звонили в полицию и в больницы, но там нам не дали никаких сведений относительно автокатастроф или чего-то подобного, поэтому-то мы и приехали сюда…

- Благодаря вашей записке на пробковой доске, - добавила Мэкки. Ну конечно. На руке Перкина висела камера Гарета.

- Мы нашли ваш след, - объявила Мэкки, заметив мой взгляд, брошенный на фотоаппарат. Подошел Гарет.

- На дороге краска уже была смазана, - сообщил он. - Но мы не прекращали наших поисков. Я хорошо запомнил, где мы вчера были, где мы входили в лес. И Перкин нашел это место.

- Перкин прошел весь ваш вчерашний путь с фонариком в руках, - сказала Мэкки, беря мужа под руку, - и он вернулся назад с камерой в руках бог знает через сколько времени и сказал, что вас он там не нашел. И мы не знали, что нам предпринять.

- Но я не позволил им отправиться домой, - неожиданно вмешался Гарет, в голосе его звучали гордость и упрямство. Да возблагодарит его Господь за это, подумал я.

- Что конкретно с вами случилось? - прямо спросил Тремьен. - Что все это значит?

- Расскажу… потом, - пробормотал я едва ли не шепотом.

- Не беспокойте его, - попросила Мэкки. - Ему трудно говорить.

Они всячески подбадривали меня до того момента, как из Ридинга подошла «скорая». Тремьен и Мэкки сразу же пошли навстречу человеку в белом халате, видимо для того, чтобы вкратце объяснить ему случившееся. Гарет направился было за ними, но я прохрипел ему вслед:

- Гарет. Он тут же остановился, подошел и наклонился ко мне.

- Да? Что? Чем я могу помочь?

- Побудь со мной.

- Конечно, хорошо, - в его голосе прозвучало некоторое удивление. С встревоженным видом он сделал шаг в сторону.

- Эй, Гарет, иди за нами, - в раздражении обратился к нему Перкин.

- Нет, - прохрипел я. - Останься.

После некоторого молчания Перкин повернулся к Гарету спиной, наклонился ко мне и с жутким спокойствием спросил:

- Вы знаете, кто в вас стрелял?

Казалось бы, естественный в данной ситуации вопрос. Но нет.

Я промолчал. Впервые я прямо посмотрел в его залитые лунным светом глаза: вот он стоял передо мной, Перкин - сын, муж, мастер по дереву. Но как бы я ни вглядывался, душу в его глазах я увидеть не смог.

Вот он, человек, который думал, что убил меня… лучник.

- Так знаете или нет? - вновь спросил он.

На лице его не отразилось никаких чувств, но я отдавал себе отчет в том, что от моего ответа зависит его судьба.

После длительной паузы, в течение которой он сумел прочитать в моих глазах ответ на свой вопрос, я сказал:

- Да.

Я заметил, как внутри у него как бы что-то оборвалось. Однако он не рассыпался на части, не впал в ярость, даже не попытался вырвать у меня из груди стрелу или прикончить меня каким-нибудь иным способом. Он ничего не объяснял и не пытался оправдываться. Он выпрямился и уставился на приближающихся к нам Тремьена, Мэкки и врача. Сидевший в шаге от меня Гарет слышал весь наш разговор.

- Я очень люблю Мэкки, - вдруг сказал Перкин. Этим он фактически сказал все.

Я провел ночь в счастливом неведении относительно того, какую кропотливую работу проделали над моей грудью хирурги. Придя в сознание поздним утром, я с изумлением увидел вокруг себя массу трубок и приборов, о существовании которых даже не подозревал. Кажется, выживу: на лицах врачей я не увидел озабоченности.

- У него лошадиное здоровье, - произнес кто-то из них. - Мы быстро поставим вас на ноги.

Сестра сказала, что меня хотел видеть полицейский, но все посещения запрещены до завтрашнего дня.

Назавтра, то есть в среду, я уже обходился без искусственного легкого, хотя дыхание и было прерывистым. Я сидел в постели с разведенными в стороны плечами и ел суп. По-прежнему увитый дренажными трубками, я что-то говорил, испытывая легкое недомогание. Врачи говорили, что дело идет на поправку.

Против моего ожидания, первым пришел меня навестить не Дун, а Тремьен. Он пришел после полудня, бледный, усталый, постаревший.

Он не интересовался моим самочувствием. Подойдя к окну послеоперационной палаты, в которой, кроме меня, никого не было, он какое-то время смотрел наружу, а потом повернулся и сказал:

- Вчера случилось нечто ужасное. Я заметил, что его бьет какая-то внутренняя дрожь.

- Что? - участливо поинтересовался я.

- Перкин… - голос его сорвался. Он был в полном отчаянии.