Филлис Джеймс - Черная башня

Грейс задумалась об отце Бэддли. Ей до сих пор было трудно осознать, что она никогда больше не будет беседовать с ним во дворике для пациентов или молиться в «тихой» комнате. Мертв. Вялое, нейтральное, некрасивое слово. Короткое, бескомпромиссное. Не слово, а обрубок. А как подумаешь — одно и то же слово для растения, животного или человека. Интересная мысль. Казалось, могли бы придумать другое, более впечатляющее или значительное название для смерти человека. Хотя с какой бы стати? Он ведь лишь часть того же творения, разделяет со всеми общую жизнь, дышит тем же воздухом. Мертв. Ей так хотелось почувствовать, что отец Бэддли и поныне с ней, но не получалось. Это просто неправда. Они все уходят в мир света. Уходят прочь — и более не интересуются живыми.

Надо бы выключить свет. Электричество так дорого — если она не намерена читать, то лучше лежать в темноте. «Освети тьму нашу и упаси нас от всех опасностей ночи» — мать Грейс всегда.любила эту коротенькую молитву. Только сейчас опасностей нет, лишь бессонница и боль: привычная, переносимая боль, почти приветствуемая, как старая подруга, потому что Грейс знала, что может справиться с ней, и та новая, пугающая боль. Вот ей-то очень скоро придется кого-нибудь озаботить…

Занавески задрожали в порыве ветра. Раздался внезапный лязг, такой неестественно громкий, что на секунду у Грейс сердце перехватило от страха. Послышался скрип металла по дереву. Мэгги не проверила окно перед тем, как укладывать Грейс на ночь. Теперь же слишком поздно. Кресло Грейс стояло рядом с кроватью, но она не могла перебраться туда без посторонней помощи. Ничего, все будет в порядке, если ночь не выдастся слишком бурной. И Грейс в полной безопасности, никто не залезет в окно. В Тойнтон-Грэйнж красть нечего. А за трепещущей белой занавеской только черная пустота и темные утесы, тянущиеся к бессонному морю.

Занавеска раздулась, превратившись в белый парус, в изгиб света. Грейс даже вскрикнула — так это было красиво. В лицо ей подул свежий ветер. Она обернулась к двери и, приветственно улыбнувшись, попросила:

— Окно… вы не могли бы…

Однако она не закончила фразы. Отпущенного ей на земле времени оставалось не более трех секунд. Грейс увидела, как фигура в плаще с опущенным налицо капюшоном быстро шагнула к ее постели, точно призрак, — знакомая и все-таки чудовищно иная, чем обычно. Услужливые руки теперь несли сокрушительную смерть. Не сопротивляясь — ибо сопротивляться было не в ее характере, да и как бы она могла сопротивляться сейчас? — Грейс успела перед смертью ощутить сквозь тонкий слой целлофана очертания сильной и теплой, странно успокаивающей человеческой руки. Потом эта рука потянулась к лампе и деликатно, не касаясь деревянной подставки, выключила свет. А через пару секунд свет снова включился, и, словно озаренная запоздалой мыслью, фигура в плаще взяла томик Троллопа, тихо перелистала страницы, нашла зажатый цветок и сильными пальцами раздавила его. Затем рука вновь двинулась к выключателю и в последний раз погасила свет.

Наконец они вернулись в комнату Урсулы. Хелен Рейнер с тихой решительностью закрыла дверь и на мгновение, точно совсем выдохшись, прислонилась к ней спиной. Потом быстро подошла к окну и двумя проворными взмахами руки задернула занавески. Комнату наполнило ее тяжелое дыхание. Путешествие выдалось не из легких. Хелен ненадолго оставила Урсулу в медицинском кабинете, потом сходила за креслом и прикатила его к лестнице. Как только они туда доберутся, все будет хорошо. Даже если их и заметят вместе на первом этаже, подумают, будто Урсула вызвала сиделку звонком и та возила ее в ванную. Лестница составляла серьезное препятствие, и спуск по ней, когда Хелен полуподдерживала-полунесла Урсулу, оказался утомительным и шумным: пять долгих минут пыхтения, скрипящих перил, выдаваемых свистящим шепотом указаний, сдавленных стонов молодой женщины. Просто чудо, что по холлу за это время никто не прошел. Быстрее и проще было бы воспользоваться лифтом в большом доме, но лязг металлической решетки и шум мотора перебудили бы половину домашних.

И вот они в целости и сохранности пробрались в спальню. Хелен, бледная, но спокойная, взяла себя в руки и, отойдя от двери, принялась с обычной профессиональной ловкостью укладывать Урсулу в постель. Обе не произнесли ни слова, пока задача не была выполнена и Урсула не вытянулась в напряженном, испуганном молчании.