Герхард Шерфлинг - Западня на сцене

Он ощутил удушье. На глазах появились слезы. Страх, беспомощность и ненависть буквально разрывали его на части. Прошла, кажется, целая вечность, пока тупая боль отпустила и он вновь обрел способность рассуждать сколько-нибудь здраво. Просто чудо, что он ничего не перепутал — спектакль-то еще продолжается.

Осторожно огляделся по сторонам. Нет, никто за ним не наблюдает. Буххольц опять заигрывает с молодой реквизиторшей. Кто-то из осветителей сменил цветную шайбу на одном из софитов. Капитан со скрещенными на груди руками стоял на своем месте у лестницы, повернувшись к нему спиной, и смотрел в противоположную сторону.

Они его не арестовали… Выходит, Вечорек пока не проболтался…

«Пока! — сказал ему тогда капитан. — Он пока жив!»

Какая мысль…

Вестхаузен закрыл глаза и мысленно представил себе Эльке и Вондри, которые смеются над ним до слез, а потом обнимаются и целуются.

Он с такой силой сжал карандаш в руке, что сломал его. Боль, причиненная впившейся в мякоть ладони щепкой, была приятной.

Нет, он не позволит высмеивать себя… Все равно, чем все кончится. Он приведет свой план в исполнение — особенно теперь.

Занавес. Аплодисменты, много аплодисментов. Счастливые лица солистов, объятия. Появился режиссер, поздравляет всех, даже Вестхаузена покровительственно похлопал по плечу. За кулисами капитан что-то говорил с улыбкой Бордин. А Эльке и Вондри не разлить водой, сейчас они торопятся в репетиторскую, где он, прежде чем снять грим, с удовольствием выкурит сигарету.

Наконец сцена опустела. Стало тихо. Вестхаузен сорвал с себя халат, сунул его вместе с клавиром в портфель и выключил свет.

В костюме Николаса Клаудиа выглядела просто обольстительной. На ней был коричневый приталенный жилет, облегающие брюки, рубашка в рюшечках и пышный артистический бант. Ее светлые волнистые волосы в свете софита отливали золотом.

Маркус сделал несколько шагов ей навстречу.

— Знаешь, я за многое должен перед тобой извиниться.

— То есть?

— Если бы я тогда догадывался, как ты талантлива, я не был бы упрямым, как осел.

На какое-то мгновение Клаудиа смутилась. Потом ее усталое лицо потеплело, она даже нашла в себе силы улыбнуться:

— Выходит, в этой роли я тебе понравилась?

— Чудесно!.. Ты была совсем другой… Куда лучше, чем во время генеральной…

— Как ты мил. — Она по-прежнему улыбалась, но голос ее прозвучал холодно и серьезно. — К сожалению, я полностью отдаю себе отчет в том, что у меня получается, а что не выходит… Как себя чувствует Вечорек?

— Он жив, операцию перенес хорошо.

— Слава Богу, — с облегчением вздохнула она. — Я так за него переживаю. Наш разговор не шел у меня из головы.

— И что же ты надумала? — с некоторым недоверием спросил он.

— Прошу тебя, только не надо надо мной смеяться! — Она наморщила нос, от чего неожиданно помолодела. — Я не в силах свыкнуться с мыслью, что кто-то ненавидел Эберхарда до такой степени, что пошел на преступление. Я почти убеждена, что он попал в чужую западню. Замахнулись не на него!..

— Повтори это еще раз!

— Ну… — Она опустила глаза, словно желая найти подходящие, убедительные слова и доводы. — Сам посуди: ведь Эберхард вернулся по чистой случайности — потому что забыл шапку. Учесть это в своих планах заранее преступник не мог, — она разгорячилась. — Но каждый из нас знает, что последним всегда уходит Вондри: ему хочется со всеми поболтать. А потом он еще душ принимает…

— Не хочешь ли ты сказать, что люк открыли для него?

— Да.

— Черт побери!

Маркус потер костяшками пальцев лоб, запыхтел. Неужели все они ослепли? Клаудиа права. Да, вот оно, решение проблемы — а никому из них эта лежавшая на поверхности мысль в голову не приходила. Конечно! Только теперь все противоречившие друг другу обстоятельства этого дела обретали свой смысл, их можно было объяснить. Положим, у Вондри рыльце в пушку, но он не преступник — это на него покушались! А тот, другой…

Маркус невольно поглядел в сторону ассистента режиссера. Вестхаузен стоял, опершись о пульт, и не сводил глаз со своей жены и тенора, которые под руку уходили со сцены. Он был мрачен, но застывшие черты его лица выдавали непреклонность и решимость.

Чертежик из клавира… Маркус почувствовал, как часто забилось его сердце.

— Сделай мне одолжение, Клаудиа, — сказал он. — Никому не передавай, о чем мы с тобой говорили. Это очень важно!

Она, не спускавшая с него глаз, кивнула: