Агата Кристи - Убийство в Восточном экспрессе

— Люблю смотреть, как англичане сердятся, — сказал Пуаро. — Они такие забавные! Когда они гневаются, они перестают выбирать выражения.

Но мсье Бука не интересовали эмоциональные реакции англичан. Он был полон восхищения своим другом.

— Друг мой, вы неподражаемы! — восклицал он. — Еще одна потрясающая догадка. Это просто невероятно!

— Уму непостижимо! — восхищался доктор Константин.

— На сей раз это не моя заслуга. Мне и не пришлось догадываться: графиня Андрени сама рассказала мне практически все.

— Каким образом? Не может быть!

— Помните, я просил графиню описать ее гувернантку или компаньонку? Я уже решил для себя, что, если Мэри Дебенхэм причастна к делу Армстронгов, она должна была фигурировать в этом доме скорее всего в таком качестве.

— Пусть так, но ведь графиня Андрени описала вам женщину, ничем не напоминающую мисс Дебенхэм.

— Вот именно. Рослую, рыжеволосую женщину, средних лет словом, до того не похожую на мисс Дебенхэм, что это уже само по себе весьма знаменательно. А потом ей потребовалось срочно придумать фамилию этой гувернантке, и тут она окончательно выдала себя благодаря подсознательной ассоциации. Она, как вы помните, назвала фамилию Фрибоди.

— Ну и что?

— Так вот, вы этого можете и не знать, но в Лондоне есть магазин, до недавних пор называвшийся «Дебенхэм и Фрибоди». В голове графини крутится фамилия Дебенхэм, она лихорадочно подыскивает другую фамилию, и естественно, что первая фамилия, которая приходит ей на ум, — Фрибоди. Тогда мне все стало ясно.

— Итак, она снова нам солгала? Почему она это сделала?

— Опять-таки из верности друзьям, очевидно. Должен сказать, что это усложняет все дело.

— Ну и ну! — вскипел мсье Бук. — Неужели здесь все лгут?

— А вот это, — сказал Пуаро, — мы сейчас узнаем.

— Теперь меня уже ничем не удивишь, — сказал мсье Бук. — Абсолютно ничем. Даже если все пассажиры поезда окажутся чадами и домочадцами Армстронгов, я и то нисколько не удивлюсь.

— Весьма глубокое замечание, — сказал Пуаро. — А вам бы хотелось услышать, что может нам сообщить итальянец — самый, по вашему мнению, подозрительный пассажир?

— Вы собираетесь преподнести нам еще одну из своих знаменитых догадок?

— Вы не ошиблись.

— Поистине просто сверхъестественное дело, — сказал доктор Константин.

— Ничуть, вполне естественное.

Мсье Бук в комическом отчаянии развел руками:

— Ну если уж оно кажется вам естественным, друг мой…

Он осекся: Пуаро попросил официанта пригласить Антонио Фоскарелли.

Огромный итальянец с настороженным видом вошел в вагон. Он озирался, как затравленный зверь.

— Что вам от меня нужно? — сказал он. — Я уже все сказал… Слышите — все! — и он ударил кулаком по столу.

— Нет, вы сказали нам далеко не все! — решительно оборвал его Пуаро. — Вы не сказали правды!

— Правды? — итальянец кинул на Пуаро встревоженный взгляд. Он сразу сник, присмирел.

— Вот именно. Не исключено, что она мне и без того известна. Но если вы поговорите со мной начистоту, это сослужит вам добрую службу.

— Вы разговариваете точь-в-точь как американская полиция. От них только и слышишь: «Выкладывай все начистоту, выкладывай все начистоту», — знакомая музыка.

— Вот как, значит, вы уже имели дело с нью-йоркской полицией?

— Нет, нет, что вы! Им не удалось найти никаких улик против меня, хотя, видит Бог, они очень старались.

— Вы имеете в виду дело Армстронгов, не так ли? — спросил Пуаро спокойно. — Вы служили у них шофером?

Его глаза встретились с глазами итальянца. С Фоскарелли бахвальство как рукой сняло — казалось, из него выпустили весь воздух.

— Если вы и так все знаете, зачем спрашивать меня?

— Почему вы солгали нам сегодня утром?

— Из деловых соображений. Кроме того, я не доверяю югославской полиции. Они ненавидят итальянцев. От них справедливости не жди.

— А может быть, как раз наоборот, вы получили бы по справедливости?

— Нет, нет, я не имею никакого отношения к вчерашнему убийству. Я не выходил из купе. Зануда англичанин подтвердит мои слова. Я не убивал этого мерзавца Рэтчетта. У вас нет никаких улик против меня.

Пуаро, писавший что-то на клочке бумаги, поднял глаза и спокойно сказал:

— Отлично. Вы можете идти.

Фоскарелли тревожно переминался с ноги на ногу и не уходил:

— Вы же понимаете, что это не я… Что я не мог иметь никакого отношения к убийству.