Джон Карр - Табакерка императора

– Attendez la, jeune homme, – взывал голос. – Qu'est – ce que je vois? Vous filez a l'anglaise, hein? Hein, hein, hein.

Вихрь этих возгласов, сопровождаемый вдобавок стуком шагов, взорвал тишину рю дез Анж.

Тоби повернулся, распростер руки и ответил по-французски. Говорил он бегло, но с неприятным акцентом, с которым, как подозревала Ева, нарочно не боролся, чтоб не делать никаких уступок проклятым иностранцам.

– Я просто иду, – орал он, – к мадам Нил. Вот сюда. – И он задубасил кулаком по воротам.

– Нет, мосье. Вам не разрешается выходить из дому. Вернитесь, пожалуйста. Живей, живей, живей!

– Но я же вам сказал!…

– Вернитесь, пожалуйста. Давайте-ка без глупостей!

Тоби взмахнул руками в знак отчаяния. Ева видела, как он опять повернулся. Свет фонаря падал на густые темные волосы и добродушное лицо с усиками, искаженное слишком сильным для него чувством. Тоби воздел к небу кулаки. В том, что он глубоко страдает, не мог бы сейчас усомниться никто, а уж Ева и подавно.

– Господин инспектор, – сказал он (а не надо забывать, что французское «инспектор» означает всего-навсего полицейского), – пожалели бы хоть мою мать. С ней ведь истерика. Вы видели.

– Ах! – вымолвил служитель закона.

– Она послала меня за мадам Нил. Только мадам Нил может ей помочь. И вовсе я не собирался уходить по-английски. Просто я иду вот сюда. – И он снова принялся колотить по воротам.

– Никуда вы, мосье, не пойдете.

– Постойте, молодой человек. Что я вижу? Вы уходите по-английски, а, что? Что, что, что?

– У меня отец умер…

– Я, что ли, виноват, – оборвал его служитель закона, – что тут произошло убийство. Убийство в Ла Банделетте! Надо же! Что господин Горон скажет? Ведь и подумать страшно! Хватает с нас самоубийств в казино. Но такого… такого! О господи, – совсем уже взвыл служитель закона, – и эта туда же!

Отчаяние его было вызвано тем, что по улице опять застучали шаги, на сей раз легкие и быстрые. Дженис Лоуз, в ярко-красной пижаме, тоже подбежала к воротам. Ярко-рыжие волосы до плеч контрастировали со смертельной бледностью хорошенького лица. Двадцатитрехлетняя Дженис была маленькая, кругленькая, аккуратненькая, цветущая, самоуверенная и всей внешностью (а иногда и скромной сдержанностью манер) напоминала о духе восемнадцатого столетья. Но в данный момент вид у нее был ошеломленный, и казалось, она вот-вот зарыдает в голос.

– Ну что? – накинулась она на Тоби. – Где Ева? Чего ты тут стал?

– Да вот этот болван говорит…

– Ну и что же: зачем обращать внимание…?

Служитель закона, очевидно, понимал по-английски. Пока Дженис смотрела сквозь решетку прямо в глаза Еве, не видя ее, новая трель свистка обрушилась на их барабанные перепонки.

– А это для моих друзей, – сказал ажан зловеще. – Ну как мосье? Ну как, мадемуазель? Пойдете вы со мной по-хорошему или вас под конвоем вести?

Он подошел к Тоби, тем самым попадая в поле зрения Евы, и положил руку ему на плечо. Он выхватил из-под плаща, короткую резиновую дубинку и помахал ею.

– Мосье, – воззвал он жалобно, – я б с удовольствием. Мне самому ведь неприятно. И вам небось неприятно, что ваш отец в таком виде…

Тоби прикрыл глаза руками. Дженис резко повернулась и бросилась к себе домой.

– Приказ есть приказ. Ну, пойдемте! – глухой голос полицейского улещал, почти клянчил. – Ну, ну, ничего. Минуточек через пятнадцать прибудет начальник. Всего-то минуточек через пятнадцать. А там идите к ней, пожалуйста, идите себе на здоровье. Ну? А пока что…

– Ладно, – уныло сдался Тоби.

Полицейский снял руку с его плеча. Тоби бросил последний взгляд на виллу Мирамар. И тут, крайне нелепый в своем длинном плаще, коренастый и широкоскулый, он ни с того ни с сего, разразился тирадой. Он совсем забылся. Чувства переполняли его, и возгласы отдавали несусветной мелодрамой.

– Прекраснейшее, добрейшее существо во всем свете… – начал он.

– Э?

– Мадам Нил, – пояснил Тоби, сопровождая свои слова указующим жестом.

– А! – и служитель закона уставился на обиталище этого чуда в образе женщины.

– Подобной ей, – продолжал Тоби, – нет нигде. Ее высокие мысли, и чистота, и нежность, и… – он запнулся, сдерживая волнение таким отчаянным усилием, что Ева словно сама его ощутила. – Меня сюда не пускают, – добавил он по-французски, пожирая ворота покрасневшими глазами. – Так, может быть, не запрещено хоть позвонить?

– Относительно телефона, мосье, – отвечал блюститель порядка после легкой заминки, – ничего не обговорено. Ладно. Звоните. Господи, да зачем бежать-то?