Пьер Сувестр: Пустой гроб

— Будите меня только в случае крайней необходимости.

Тем временем в палате 28 медсестра Жермена по-прежнему бодрствовала у постели больной. Предписанное хирургом лечение почти не возымело действия, и страдания перуанки, понемногу приходившей в себя, стали нестерпимыми. Уже несколько часов несчастная задыхалась и, не переставая, жалобно стонала, глухо, едва слышно — так слаба она была после операции, так обессилена лихорадкой и диетой.

Хорошенькая медсестра искренне сочувствовала бедняжке, обреченной мучиться на больничной койке, несмотря на баснословные миллионы, которыми, по слухам, владела и которые не могли дать ей ни малейшего облегчения.

Дрожащим голосом старая дама что-то бессвязно шептала на непонятном медсестре языке, но иногда с губ ее срывалось какое-нибудь французское слово.

То и дело слышалось:

— Пить, пить…

Кроме того, как все послеоперационные больные, Конча Коралес настойчиво просила успокоительное. Быть может, в надежде получить лекарство она даже слегка преувеличивала свои страдания; медсестра же никак не могла решиться — она ведь знала, как опасны слишком сильные болеутоляющие средства.

Нескончаемые, все более пронзительные стоны вновь и вновь раздавались в ночной тиши.

Палата, в которой стоял запах хлороформа и перевязочных бинтов, освещалась одной-единственной притушенной электрической лампочкой.

Смирившись со своей участью, медсестра слушала, как часы отбивают час за часом; к полуночи страдания больной усилились. Неслышно ступая, Жермена обошла вокруг кровати и приоткрыла дверь в коридор.

— Фелисите!.. Фелисите!.. — позвала она.

Дремавшая в кресле дежурная медсестра сладко потянулась и подошла к Жермене.

— Что случилось? — спросила она.

— Двадцать восьмой совсем плохо, — сказала Жермена, — наверное, стоит предупредить мадемуазель Даниэль.

Фелисите скорчила многозначительную гримасу.

— Даниэль нуждается в отдыхе, она наказала будить ее лишь в случае крайней необходимости… Не умирает же ваша больная?

— Надеюсь, что нет, — сказала Жермена, — но она так страдает!..

По своему обыкновению Фелисите выразительно пожала плечами. Что поделаешь?.. Такова судьба всех после операции — крестный путь, который нужно преодолеть, если хочешь поправиться!

— А вечером вы давали ей успокоительное? — спросила все-таки старая медсестра.

— Нет, — отвечала Жермена, — вы же сами знаете, что по инструкции эти лекарства дают при нестерпимых болях, в случае, если боли могут помешать выздоровлению.

— Так-то оно так, — рассудила Фелисите, по-видимому не столь уж строго соблюдавшая медицинские предписания, — но нельзя же, чтобы пациенты всю ночь так надрывались… Дайте ей что-нибудь. Бедняжка это заслужила.

— По правде сказать, и я так думаю, — согласилась Жермена.

На этом они расстались, неслышно заскользив по паркету в разные стороны.

Фелисите направилась к своему креслу и с наслаждением опустилась в него, предвкушая новые сновидения, а хорошенькая Жермена возвратилась в палату, где хрипло постанывала несчастная Конча Коралес.

— О боже, — шептала она, — как мне больно, как больно…

С ангельски кроткой улыбкой на лице Жермена подошла к больной:

— Сейчас вам станет легче, мадам, — сказала она, — я дам вам микстуру, и вы уснете.

При свете мерцавшей лампочки замелькали белые, изящные ручки Жермены, она приготовила снотворную микстуру и принесла ее Конче Коралес.

Больной так не терпелось поскорее утолить жажду, а затем погрузиться в забытье, избавиться на время от мук, что она попыталась приподняться.

Жермена остановила ее:

— Нет, нет, лежите спокойно.

Действуя с профессиональной ловкостью, молодая медсестра одну руку подсунула под валик, медленно, очень осторожно приподняла его вместе с подушкой, а второй, свободной рукой поднесла к губам больной стаканчик с микстурой.

Даже такое незначительное усилие оказалось слишком изнурительным для старой перуанки. Чуть заметной улыбкой она поблагодарила свою хорошенькую сиделку и слабо выдохнула:

— Мне плохо, мне так плохо, дитя мое…

За закрытыми ставнями уже занимался рассвет. Больная затихла, перестала стонать и охать, и Жермена, задремавшая на стуле, открыла глаза, медленно пришла в себя.

Только что ей снился сон, радужный, прелестный, в котором жизнь была бесконечным праздником, и вот она снова очутилась в мире реальном.

Было часов шесть утра, через несколько мгновений больная проснется, начнет издавать стоны, и так будет до тех пор, пока не случится одно из двух: она или поправится, или умрет.