Пьер Сувестр - Пустой гроб

Видя, что санитар все еще сомневается, старик говорил и говорил:

— Я знаю, что говорю, — они целовались, как сумасшедшие, прямо в приемной, как раз в тот день, когда умерла старая тетушка. По-моему, сама Даниэль видела Жермену и перуанца в объятиях друг друга. Хотел бы я посмотреть на нее в эту минуту!

И неунывающий старик во все горло расхохотался; санитар удивленно посматривал на него, всем своим видом словно заявляя: «Двух мнений быть не может: стоит разговорить старика, и я получу полную информацию о новом своем месте работы».

А папаша Кельдерман продолжал свой монолог как ни в чем не бывало:

— Ах, эти поцелуи! Ничего не знавал я лучше в сем бренном мире, во всяком случае в ту пору, когда они еще оказывали на меня известный эффект… само собой, у меня и теперь есть еще порох в пороховницах, хоть я и перенес три операции кряду, и обе ноги у меня парализованы; этот мясник Поль Дро еще не вконец искромсал меня. Но, знаете ли, есть вещи, которые теперь не разрешены, и меня это очень огорчает.

— Будет вам! — сказал санитар, заметив, как лицо старика омрачилось, — вы поправитесь, выйдете отсюда.

— Нет, — отвечал старик, — конечно, это дело времени, но в моем возрасте бывают предчувствия: в тот день, когда я покину павильон «А», где вот уж семь месяцев как обосновался, произойдет это через черный ход, ногами вперед, в деревянном ящике; со мной поступят, как поступали и будут поступать со многими другими — да-да, со многими другими.

Он опять рассмеялся — нервно, прерывисто, этот странный старик, чье волнение санитар Клод не мог не заметить.

Клод изо всех сил пытался перевести разговор на другое — возможно, у него были на то свои причины.

— Послушайте, господин Кельдерман, — неожиданно начал он, — перед обедом вы рассказали мне немало интересного из прежней вашей жизни, о годах войны, которые вы прожили с вашим неразлучным другом, отцом маленького мальчика…

— Что верно, то верно, — сказал старик, проведя рукой по лбу и вновь засияв улыбкой, — всякого повидал я в жизни и научился никогда не отчаиваться. Когда родился этот малыш, о котором я вам рассказывал, сын моего друга Перрона, он был совсем заморышем, мать его умерла в родах, и говорили, что ребенок не выживет… А он окреп, вырос, разбойник, и теперь стал важной персоной. Да-да, — продолжал старик, — с полгода назад я сам прочел в газетах, что малыш Себастьян Перрон, которого я знавал лет сорок назад, сделал головокружительную карьеру — оказывается, он только что получил важный пост, кажется, его назначили председателем судебной палаты трибунала департамента Сены.

— В Париже?

— Да, господин Клод, в Париже, вы так запросто говорите об этом, а ведь ему нет еще и пятидесяти; между нами — своей карьерой малыш Себастьян отчасти обязан успеху у женщин, к которым он всегда питал слабость и которые отвечали ему взаимностью — он ведь недурен собой; но был и еще кое-кто, за чье здоровье Себастьяну следовало бы поставить не одну свечку. Знаете, господин Клод, без Мариуса не было бы и Себастьяна Перрона.

— А кто такой этот Мариус? — поинтересовался санитар.

— Вы могли бы сказать «был», — поправил старик, горько усмехнувшись. — Сдается мне, Мариуса давно нет в этом мире. А сорок лет назад, куда я мысленно возвращаюсь, Мариус был сыном смотрителя за охотой господина Перрона, отца Себастьяна, поверенным всех детских игр и забав Себастьяна Перрона, который теперь председательствует в суде… Ах! Какие долгие прогулки совершали они рука об руку в окрестностях городка Динь, где жили их семьи… С каким удовольствием наблюдал я, как отыскивают они гнезда морских птиц, как охотятся на всякого рода зверушек в лесу и в поле… Себастьян Перрон был хрупкого сложения, поначалу он и носа не казал за порог без своей бонны, от малейшего сквозняка подхватывал насморк. Благодаря Мариусу он мало-помалу попривык к здоровому образу жизни, полюбил свежий воздух и со временем превратился в крепкого, выносливого мужчину, ради которого, как я уже сказал, многие женщины были готовы на безумства.

Санитар, поначалу слушавший старика вполуха, теперь пытался выудить побольше подробностей о судье и его окружении.

— А что сталось с этим Мариусом? — спросил он.

Кельдерман неопределенно махнул рукой.

— Точно не знаю, но догадываюсь. Когда Мариусу исполнилось восемнадцать, Себастьян Перрон стал от него отдаляться. Он закончил колледж, начал изучать право. Мариус же, в силу своего социального положения, не окончил и начальной школы, стал простым работягой.