Поль-Луи Сулицер: Ориан, или Пятый цвет

Именно таким образом Шарль Дюбюиссон стал полноправным министром энергетики, а Жак-Анри Беро возглавил Государственный секретариат торговли и промышленности.

«Скорей бы воскресенье» стало кодом, который они использовали с тех пор, когда Пенсон расследовал дело об изготовлении фальшивых денег для стран Среднего Востока. В эту темную историю оказались замешаны многие ответственные французские политики. Тогда режиссер Франсуа Трюффо выпустил фильм «Скорей бы воскресенье», и Абель, увлекавшийся кино, выбрал это название, чтобы назначать встречи с Пенсоном. На самом деле послание означало, что мужчины должны встретиться в воскресенье утром на пристани речных трамвайчиков в верхнем течении Сены, на набережной Монтебелло, рядом с Нотр-Дам. Они поднимались на борт прогулочного судна в десять утра. Вообще говоря, здесь немалую роль играла Жанна Моро, очень популярная актриса, и песня «Вихри жизни», которую она исполняла в другом фильме Трюффо — «Жюль и Джим»: «Когда мы встретились, когда узнали друг друга…» Ну а дальше Абель продолжал ее мысль…

Они не виделись около двух лет. Иногда разговаривали по телефону — сдержанно, короткими фразами. Но в этот раз причина казалась веской, так как полицейский из разведывательного управления сам вызывал Пенсона на свидание.

Как и всегда в мае, зарубежные туристы оккупировали набережные Сены. Так что Абель и Пенсон, смешавшись с толпой, могли разговаривать, не опасаясь подслушивания. И только рефлекс заставлял бывшего военного поднимать голову всякий раз, когда они проходили под парижскими мостами: среди зевак, глазеющих на речные трамвайчики, мог находиться фотограф. Нужно сказать, что Абель был артистичным человеком. Он немного подыгрывал под Богарта из черно-белых фильмов: носил мягкую фетровую шляпу и серый габардиновый плащ, к которому в холод пристегивал теплую подкладку. Брюки его были из светлого твида, а черные туфли имели подковки на мысках и каблуках. Пенсон заметил его сидящим на скамье речного трамвая в последнем ряду носовой части — разведчик ломал голову над кроссвордом, Приблизившись, журналист узнал газету «Монд».

— Хвоста не заметили? — спросил Абель, не поднимая глаз. — Я побился об заклад с женой, что разгадаю все до вечера, но пока что дело идет туго. «Любящий голубую бумагу и кляузы». Что это? Никак не соображу.

— Сколько букв? — поинтересовался журналист, делая вид, что задумался.

— Целая колонка: двенадцать по горизонтали. Подумал было я об Ориан Казанов, но — нет, не подходит, — лукаво произнес он.

Пенсон, оставаясь бесстрастным, признался в своем незнании.

— Вы не могли бы достать завтрашнюю газету? Там должно быть решение. Что вам стоит посмотреть корректуру…

— …и снять копию кроссворда, так вот вы какой! — расхохотался репортер.

— А почему бы и нет? — серьезно проворчал Абель.

— Вы созрели для правонарушений, Абель. Следите за белыми воротничками, вот и заразились от них!

— Нет пока, но не исключено, — чистосердечно рассмеялся тот.

Он сложил газету, сунул ее в карман плаща и положил руки на колени. Судно приближалось к Консьержери, туда, где Мария-Антуанетта…

— Видите ли, Пенсон, — начал Абель вместо предисловия, — разве головы владыкам рубили для того, чтобы пустовало их место? Во дворцах теперь наслаждаются жизнью маленькие короли, добавившие слова «Французская республика» на колоннадах восемнадцатого века и официальных бланках. Мечта же тех, кто находится в стороне, — использовать все возможные средства, чтобы их избрали, полюбили. А что — бег к власти — это бег к любви? Так хочется стать чемпионом мира по любви! Но за любовь, популярность надо платить, как вы сами понимаете. Знаю я таких, которые готовы дать очень дорогую цену, чтобы завоевать всенародную любовь…

Пенсон привык к его манере говорить. Его цветистые фразы могли раздражать, когда слушать недосуг. Вероятно, поэтому полицейский назначал встречи в воскресенье утром.

— Итак, — прервал репортер, — кто же сейчас сильнее всего обуян любовной горячкой?

— Минуточку. Позвольте мне направить вас на путь истинный. У наших политиков теперь только одна навязчивая идея: возраст. Как по-вашему, почему президент в конечном счете смирился с пятилетним сроком правления? Ответ простой: мысль о том, что к концу второго мандата ему будет семьдесят семь, подавляет его. Сбросить бы годика два — еще ничего. Любовь в политике становится делом относительно молодых. Возьмем либерально-христианскую партию. Ее исторический лидер Жан Байяр только что отметил семьдесят первую годовщину. Через два года ему стукнет семьдесят три, через девять лет — восемьдесят. Вам понятно?